Книга Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса

Сразу же признаюсь: я позабыла обо всех правилах приличия и, вместо того чтобы заявить о своем присутствии, наклонилась поближе к двери и навострила уши. Так я расслышала ответ моего пансионера:

— Совершенно верно, доктор. Мисс Мак-Кари не должна знать эту тайну.

2

Не имея времени, чтобы оценить услышанное мной и представить себе неуслышанное, я решила больше не откладывать свое возвращение, потопала под дверью и постучалась. Мне открыл доктор Дойл.

Но совсем иной доктор Дойл.

Выражение его лица стало другим. Глаза блестели, улыбка была растерянная. Доктор снял пиджак, в руках он держал какой-то офтальмологический прибор, похожий на большую черную лупу с зубчатыми колесиками и цифрами, извлеченный — это уж точно — из футляра с красной подкладкой, разинувшего пасть на кровати, — впрочем, сейчас Дойл больше походил на акушера, подарившего миру новую жизнь. Я пришла к заключению, что по венам доктора струится особый яд мистера Икс. Сам мистер Икс тоже, казалось, успел отведать бурлящей жидкости Дойла. Я притворилась, что ничего не замечаю; пока я составляла предметы с подноса на столик, мой пансионер возбужденно разглагольствовал:

— Добро пожаловать, мисс Мак-Кари, рад сообщить, что мы с доктором провели весьма приятную беседу, каковая, надеюсь, доставила сопоставимое удовольствие и вам, дражайший доктор.

— Совершенно верно! — восторженно отозвался доктор. — Мистер Икс продемонстрировал мне… как далеко способны завести рассуждение, здравый смысл и прочие дополнительные способности, которые придают нашему эволюционировавшему мозгу возможность мыслить так, как мыслить и до́лжно!.. Мне очень жаль, сэр, что я не был знаком с вами раньше.

— Я сожалею о том же самом, сэр.

А я сожалела, что оказалась такой дурой, что позволила наивному молодому человеку в одиночку испытать на себе воздействие этого диктатора из кресла. Сожалела так сильно, что только следующая фраза мистера Икс вернула меня к действительности.

— Мисс Мак-Кари, вас наверняка позабавит интересное совпадение: доктор тоже интересуется криминальными происшествиями и признался мне… надеюсь, я не допущу бестактности, если расскажу об этом, доктор…

Дойл рассмеялся и замахал руками:

— Ни в коем случае, сэр! Этого только не хватало!

— …доктор признался мне, что в свободное время сочиняет таинственные истории, вот откуда его интерес к настоящим преступлениям, на что я ответил, что уже успел подметить в докторе литературное дарование…

— Совершенно не понимаю, как это вам удалось! — изумлялся Дойл.

— Доктор, вы пользуетесь не медицинским языком: вам нравится богатый словарь, к этому я могу добавить нерешительность начинающего писателя, который до сих пор не осознал, должен ли он пожертвовать всем, чтобы двигаться по столь любезному ему пути. Доктор Дойл выслушал мои разъяснения: если приходится выбирать между двумя профессиями, то верным решением будет выбор сочинительства, поскольку, стань он врачом, он улучшит жизнь многих людей, зато как писатель он сделает их счастливыми, а в этом мире ничто — ничто не значит для нас больше, чем счастье.

Дойл уже выглядел счастливым и не нуждался в одобрении никаких врачей или писателей. Он был похож на бутылку с пенной жидкостью, которую только что взболтали. Возбуждение переполняло его широко раскрытые глаза. Он замахал своим офтальмологическим прибором:

— Мистеру Икс… удалось, не знаю, каким образом… отыскать в моей скромной натуре… следы страсти к писательству, каковую, должен признать, почти никто не разделяет, потому что мне кажется, что наши истинные желания крайне редко бывают понятны нашим ближним… — (Добавьте к этой прозе жесты и мимику, и вы получите вернейшее впечатление об облике молодого доктора в эти минуты.) — И конечно, я должен признать, что на этом долгом пути, каковым я представляю мою литературную деятельность, я нахожусь в бурлящем, но все еще очень раннем периоде весны… Невероятно, как все-таки этот джентльмен сумел разглядеть внутри меня мои сокровенные чаяния. Мне не хватает слов, чтобы выразить…

Я была почти благодарна этой нехватке слов, но пациент Дойла добавил недостающие:

— Доктор, я всего лишь повторил ваш собственный прием: вы исследовали мой покрасневший глаз с помощью этого инструмента, что позволило мне проделать то же самое с темнотой ваших зрачков. Имело место взаимное изучение, наподобие встречи двух искусных художников, стремящихся перенять друг у друга цвет и тональность; пока вы писали с меня, скажем так, «этюд в багровых тонах», я отвечал вам «этюдом в черных тонах».

— Чудесные изречения! Позвольте я их запишу! — Дойл выхватил записную книжку. От волнения он попытался записывать офтальмологическим аппаратом, но быстро понял свою ошибку и перешел на карандаш.

— Пожалуйста, доктор, забирайте их себе, а сейчас давайте же вернемся к нашему в высшей степени плодотворному спору… Вы как раз говорили, что читаете про убийства нищих в местных газетах.

— «Портсмут ай» и «Портсмут джорнал» следят за ними во все глаза.

— Кстати, о глазах, — робко вклинилась я. — Я принесла все необходимое…

Дойл окинул ночной столик таким взглядом, точно речь шла об археологических находках и точное назначение этих предметов ныне неизвестно.

— Ах да, я уже промыл левый глаз. Все в порядке, я расскажу вам позже. — И доктор вновь переключился на мистера Икс. — Конечно, после убийства Элмера Хатчинса я тоже понял, что мы имеем дело с особенным убийцей. Но вот орудие убийства, оставляемое рядом с телами, — это для меня новость. Об этом газеты не пишут.

— Не «рядом», доктор; позвольте мне уточнить: «поблизости».

Дойл покусал кончик карандаша и снова сел на стул.

— Не могли бы вы объяснить, чем это уточнение так важно?

Я наконец-то разобралась в происходящем. За секунду до того, как я вышла из комнаты, это были двое мужчин, которые только что познакомились. Через секунду после моего возвращения я увидела двух мужчин, объединенных общим делом.

А для мужского характера это всего важнее. У пишущей эти строки были случаи убедиться в своей правоте на примере мужчин разного склада и разного общественного положения: моего отца, моего брата, Роберта. В разговоре с женщиной мужчину может охватить пылкое воодушевление, но только с другими мужчинами они говорят о вещах, которые их по-настоящему воодушевляют. Я почувствовала себя листком бумаги под порывом сильного ветра. Нас в комнате больше было не трое: теперь здесь находились двое мужчин и я.

Когда я говорю об общем деле, я вовсе не имею в виду, что это были две одинаковые или, по крайней мере, сходные натуры. Нет, скорее противоположные. Это понимание приходило ко мне постепенно: мистер Икс уходил в себя, Дойл восторгался. Мистер Икс бережно хранил молчание, а Дойл заполнял его чем попало. В отличие от моего пансионера Дойл как будто имел представление обо всем, но если мистер Икс преуменьшал объем своих познаний, то молодому доктору они казались важнее того, что знал он сам; Дойл требовал все больше новой информации, чтобы чему-то научиться. И наконец, был еще юмор, который мистер Икс выделял исключительно в форме горькой желчи, зато у Дойла это было веселое шампанское, искрящееся и пенное. Если мистер Икс — это драма с затяжными паузами, то доктора Дойла я бы сравнила с ярким музыкальным спектаклем.