Книга Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Генерал ошибался. Армия в самом деле сыграла решающую роль, но она вступила в игру, когда народ уже взбунтовался. Все началось с праздника, пусть импортированного и не совсем полноценного. Международный женский день был придуман перед войной немецкой социалисткой Кларой Цеткин. В Петрограде его отмечали 23 февраля, через полтора месяца после годовщины Кровавого воскресенья. В первые годы многие русские товарищи сомневались в том, стоит ли отмечать этот праздник, и споры о его пропагандистской ценности продолжались и в феврале 1917 года. Планировалось шествие, но были опасения, что участников будет слишком мало и что придут главным образом женщины.

Мы должны научить рабочий класс выходить на улицы, – писал Шляпников Ленину, – но времени на это не было16.

Он добавлял (и не в первый раз), что типографии у него больше нет, а без манифестов и прокламаций большевики не смогут повести за собой никого. Другие фракции, однако, видели в празднике некоторый шанс для своей пропаганды. Листовка, выпущенная “Межрайонкой” и воспроизведенная у Шляпникова, была недвусмысленна:

Виновато правительство. Оно начало эту войну и не может ее закончить. Оно разоряет страну и несет ответственность за то, что вы голодаете . Довольно! Долой преступное правительство и банду воров и убийц! Да здравствует мир!17

Если бы морозы снова усилились, или в город завезли бы достаточное количество муки, или хотя бы в заводских уборных хватило угля, чтобы оттаяли замерзшие канализационные трубы – забастовки, возможно, были бы более сдержанными. Однако утром в четверг 23 февраля работницы Торшиловской прядильно-ниточной мануфактуры на Выборгской стороне были настроены решительно. Митинг по случаю Женского дня завершился массовым прекращением работы. Во время шествия к женщинам присоединялись рабочие с заводов “Новый Лесснер” и “Эриксон”. К полудню на главной улице Выборгской стороны, Сампсониевском проспекте, собралось около 50 тысяч протестующих18.

Это выступление текстильщиц означало явное игнорирование постановления районного комитета партии, – вспоминал о своем тогдашнем удивлении и возмущении большевик Каюров с завода “Эриксон”. – Сам же я еще накануне призывал работниц к выдержке и дисциплине. И вдруг забастовка. Казалось, для этого не было ни цели, ни повода19.

Большую часть того дня Шляпников провел неподалеку от эпицентра событий, в штаб-квартире Русского бюро на Сердобольской улице. Темы обсуждения на этом собрании большевиков не имели отношения к забастовке, и присутствующие колебались: поддерживать ли женский марш? Настало ли время для выступления? Только когда Шляпников оказался на улице, по пути домой он начал соображать, что в городе что-то происходит. Его трамвай маршрута № 20 (“двадцатка”) был битком набит рабочими, направлявшимися с Выборгской стороны на другой берег, в район Литейного проспекта. Перед въездом на Литейный мост трамвай остановила полиция; проверили пассажиров и вывели из вагона тех, у кого руки были слишком натружены, а одежда слишком изношена, – бедным с их протестами не место в “чистой” части города20.

Система подъемных мостов могла служить, в частности, и для защиты центральных, более дорогих кварталов города, однако в мороз поднимать мосты ради этой цели едва ли имело смысл – демонстранты могли свободно перейти Неву по льду. Несколько групп рабочих с Выборгской стороны пробрались в центр города на закате этого первого дня. В тот вечер Александр Гучков, который вскоре станет военным министром Временного правительства, в разговоре с генерал-майором Альфредом Ноксом назвал нехватку продовольствия самой страшной катастрофой, с которой столкнулась Дума, более парализующей и опасной, чем любое поражение на фронтах. Гучков говорил, что предчувствует приближение беспорядков.

На вопрос об отношении городских рабочих к войне, – писал Нокс, – Гучков признался, что от 10 до 20 процентов рабочих приветствовали бы поражение, так как это помогло бы им сбросить правительство21.

Наступившая пятница была пасмурной и туманной, шел ледяной дождь. Но ни непогода, ни появление страшных казаков не уменьшили решимости демонстрантов. Шляпникову казалось, что “события развивались с головокружительной быстротой”, возможно потому, что он по-прежнему плохо понимал, что происходит22. К полудню в забастовках на Выборгской стороне участвовало 75 тысяч человек (две трети всех здешних рабочих)23. Демонстранты подошли к Литейному мосту, против них встали казаки. Ряды конных и сверкание оружия должны были действовать на бастующих устрашающе, однако, как оказалось, посланцы правительства разделяли недовольство рабочих. Впервые на памяти людей казаки проехали сквозь толпу, не обнажив сабель и не размахивая нагайками.

Тем временем улицы на Петроградской стороне тоже заполнились народом. Произошли первые нападения на хлебные и продуктовые лавки. Вскоре восстание перекинулось на верфи, на Балтийский судомеханический завод на Васильевском острове. Реакция министров заставляла себя ждать. Дума, заседавшая в Таврическом дворце, требовала, чтобы ей был передан контроль над продовольственным снабжением города, пытаясь хотя бы в последнюю минуту удовлетворить непосредственные экономические нужды24.

В субботу началась трехдневная всеобщая забастовка. В числе ее руководителей были представители “Межрайонки”, и несколько активистов различных левых группировок, в том числе (к неудовольствию Шляпникова и его Русского бюро) члены Комитета большевиков Выборгской стороны. Все они ночь напролет распространяли обращения к населению города с призывом к участию в забастовке, и утром царило праздничное настроение. Из Сестрорецка и других пригородов прибывали битком набитые поезда, многие семьи ехали с детьми. По словам Шляпникова,

с самого раннего утра рабочие кварталы столицы были переполнены празднично одетыми группами рабочих. Всюду господствовало оживление и боевое, антиправительственное возбуждение25.

Всего в этот день на марш вышли более 200 тысяч человек. К бастующим рабочим присоединились служащие, учителя и студенты, и, когда шествие проходило мимо богатых домов, демонстранты порой замечали бледную руку, махавшую им из окна верхнего этажа. Протесту сочувствовали самые разные круги петроградского общества, но именно рабочие – некоторые из них с ножами или сумками, полными остро заточенных больших гвоздей, – решились первыми шагнуть на невский лед.

Целью была Знаменская площадь (ныне площадь Восстания) у Московского вокзала, которую вскоре после полудня запрудили толпы народа. Над головами реяли красные флаги, мелькали лозунги с требованием немедленного мира. Между речами некоторые энтузиасты запевали “Марсельезу” (в России по законам военного времени это считалось изменой). Некоторые демонстранты подготовились к стычкам с казаками, зашив в свои шапки и картузы защитные металлические щитки; подобным образом была защищена и одежда. Однако большинство участников видели защиту в своей многочисленности и в объединяющем чувстве товарищества и собственной правоты.

В три часа с небольшим жандармский пристав Крылов, сидя верхом на лошади, отдал приказ рассеять демонстрантов. Казаки врезались в толпу, началась давка, но, когда казаки повернули назад, чтобы перестроиться, стало очевидно, что они готовы использовать свои шашки скорее против полиции, чем против народа.