Книга Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Ленин был в ярости, но он был далеко. Межрайонный комитет, вооруженный эффективной типографией, продолжал агитацию в рабочих районах. Когда в первые недели 1917 года поднялась волна забастовок, усиливаемая антивоенными настроениями, члены объединенного Комитета печатали листовки день и ночь.

Глава 4. Алые ленточки

Условия буржуазной демократии очень часто заставляют нас высказываться о целой массе мелких и мельчайших реформ, но надо уметь или научиться высказываться за реформы так (таким образом), чтобы нам в каждой получасовой речи 5 минут говорить о реформах, а 25 минут – о грядущей революции.

В. И. Ленин

14 февраля 1917 года состоялось первое в новом году заседание Государственной Думы. В эти дни, когда социальное напряжение усиливалось, а многие члены Думы были замешаны в заговоры с целью свержения царя, сессия обещала быть бурной. Однако вместо этого депутаты, по выражению одного из представителей Прогрессивного блока, бродили “как сонные мухи”:

Никто ничему не верит, у всех опустились руки. Все чувствуют и знают свое бессилие1.

Председатель Думы Михаил Родзянко признавал, что “настроение в Думе было вялое”, а речи тусклы2. Прогрессисты, либералы, монархисты вслепую искали выхода из общего отчаяния. Но не только они ощущали свое бессилие: у руководителей революционного подполья настроение было не лучше. Николай Суханов, в то время пятидесятитрехлетний литератор и социалист на полулегальном положении, вспоминал:

Ни одна партия не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, раздумывали, предчувствовали, “ощущали”3.

Совсем другое настроение преобладало в рабочих районах за Невой. Если в распоряжении имущих классов по-прежнему был свежий белый хлеб, то в рабочих семьях царил настоящий голод. Дело было не только в инфляции (хотя цены на все товары, от керосина до яиц, непомерно выросли): главная проблема Петрограда была в нехватке зерна, а нарушение нормального железнодорожного сообщения еще более затрудняло подвоз хлеба из провинции. Городские запасы зерна и муки в январе сократились более чем на 30 процентов, и многие жители города остались вовсе без хлеба. Согласно донесению одного из агентов Охранного отделения, если до войны булочная продавала 10 тысяч буханок за день, то теперь 8 тысяч расходились за два часа4. Нередко можно было увидеть женщину, которая, раздобыв две буханки, благодарно крестилась со слезами на глазах.

Недовольство сильнее всего в больших семьях, – сообщал один из агентов тайной полиции, – где голодают дети и где только и слышно: “Мир, немедленный мир, мир любой ценой”5.

Правительство реагировало в духе известной фразы (приписываемой Марии-Антуанетте): “Если у них [бедных] нет хлеба, пусть едят бриоши”. Чтобы сберечь скудные запасы муки, уполномоченный по продовольствию запретил печь и продавать пироги, пирожные и прочий кондитерский товар. Новые ограничения были наложены на поставки муки на фабричные кухни и рабочие столовые6. Все эти меры почти не повлияли на количество хлеба в городе, но лишь усилили возмущение трудящихся. Так как рабочие не участвовали в управлении (лишь немногие обладали правом голоса) и не могли воздействовать на власти легальным путем, им не оставалось ничего иного, как объединяться для протеста, который обычно принимал форму забастовки. Атмосфера настолько накалилась (по словам Павла Милюкова, “жили как на вулкане”), что пошли слухи, будто кризис подстроен нарочно. Настроенные наиболее нервно усматривали тут экзотический германский заговор, другие были уверены, что власти хотят искусственно вызвать голодные беспорядки, чтобы создать повод для массовых арестов и террора7. Так или иначе, мысль о том, что даже самые сильные проявления недовольства имеют экономические причины, казалась утешительной. Все забастовки, телеграфировал сэр Бьюкенен в Военный кабинет в Лондоне незадолго до начала очередной сессии Думы,

объясняются главным образом недостатком продовольствия , и маловероятно, что произойдут серьезные волнения 8.

Сэр Джордж не понял, что сам хлеб теперь стал политикой. Именно голод социалисты использовали как повод вступить в разговор с людьми на фабриках и верфях, в мастерских и казармах. Листовки, речи и лозунги объясняли прямую взаимосвязь между нехваткой продовольствия, войной и самодержавием. Голод служил первым толчком, но стоило рабочему хоть раз принять участие в забастовке, как его, воодушевленного песнями и лозунгами, увлекала революционная волна. 9 января 1917 года, в годовщину Кровавого воскресенья, также прошли забастовки, имевшие очевидный политический характер. 14 февраля, в день открытия сессии Думы, Межрайонный комитет и поддерживавшие его организации вновь призвали рабочих к забастовке, на этот раз под лозунгами мира, демократии и даже республики9.

Массовые забастовки случались и раньше, но их размах теперь был совершенно иным, а требования начали выходить далеко за пределы вопроса о хлебе. Перемена настроения была заметна даже такому стороннему наблюдателю, как Морис Палеолог, – 6 марта (21 февраля по новому стилю) он записал в дневнике:

Сегодня утром у булочной на Литейном мне бросилось в глаза злобное выражение лиц всех этих бедных людей в очереди, большинство их простояли тут всю ночь10.

Спокойствие в Петрограде зависело от градоначальника генерал-майора Александра Павловича Балка, от полиции (3500 человек на город с населением в два с лишним миллиона) и от командующего гарнизоном генерал-майора Сергея Семеновича Хабалова. Их действия координировал министр внутренних дел Протопопов, который при начале кризиса прежде всего обратился за советом к духу Распутина11. Подчиненных Протопопова отравляло взаимное недоверие. Балк, в частности, обвинял Хабалова в том, что тот “неспособен руководить собственными подчиненными”12. На шефа полиции Алексея Тихоновича Васильева, получившего эту должность исключительно благодаря дружбе с Протопоповым, надеяться тоже было нечего, а главным достоинством самого Балка считалось аккуратное делопроизводство13.

Всё это было бы не так и важно – к некомпетентности правительственных чиновников в России было не привыкать, – если бы можно было положиться на солдат под командованием Хабалова. Петроградский гарнизон составляли 200 тысяч солдат, которые размещались в казармах в центре города. Большинство этих людей жили в условиях, мало чем отличавшихся от положения их крепостных предков14. Как вспоминал Альфред Нокс,

столичный гарнизон составляли гвардейские батальоны запаса и несколько линейных частей , большинство из которых никогда не участвовали в боевых действиях. Ими командовали офицеры, уволенные с фронта после ранения и рассматривавшие службу в столице как род восстановительного отпуска, или недавние выпускники военной академии.

Один скептически настроенный русский генерал говорил Палеологу в ноябре 1916 года:

По моему мнению, столицу давно уже следовало бы очистить от охраняющих ее частей. Если Господь не упасет нас от революции, то развяжет ее не народ, а армия15.