Книга Переплёт - Бриджет Коллинз

Я откашлялся.

— Середит, за кого вы меня приняли? Несколько минут назад?

— Он считает, что я нарочно держу тебя в неведении. — По едким ноткам в ее голосе я понял, что она имела в виду де Хэвиленда. — Он думает, что я застряла в прошлом. Считает меня упрямой, отсталой старой занудой, потому что для меня наше ремесло священно. А он смеется над такими, как я. Для него главное — власть. Деньги. Он не уважает наше ремесло. Я знаю, что для многих людей мы все равно что колдуны, — проговорила она, словно отвечая на мой незаданный вопрос. — Говоря о нас, люди плюют через плечо или предпочитают вовсе о нас не упоминать. Люди вроде твоих родителей... Твой дедушка был крестоносцем, верно? Отцу твоему хотя бы хватило совести этого стыдиться. Но одно дело невежество. Совсем другое — то, как относится к переплету он... — Де Хэвиленд?

Середит фыркнула.

— Дурацкое имя! Нет, негоже это, когда в переплетных полны людей, которые не знают, что делают... Книги на продажу, подумать только! Мы делаем книги из любви к ремеслу.

Лишь у человека; любящего свое ремесло^ книги получаются красивыми. — Она отвернулась; и лицо ее стало каменным: прежде я никогда не видел его таким. — Любовь к своему ремеслу. Понимаешь^ о чем я?

Я не понимал. Но решил кивнуть.

— В самом начале рабочего процесса есть момент^ когда переплетчик и тот^ для кого создается книга^ становятся единым целым. Я всегда сижу и жду, когда этот момент придет. В комнате становится очень тихо. Клиент боится: они всегда боятся. И все зависит от тебя: ты просто слушаешь и ждешь. Потом происходит таинство. Твое сознание открывается и впускает в себя сознание другого человека; тот; другой^ отпускает воспоминания; и они перетекают в тебя. Этот момент мы называем поцелуем.

Я отвел взгляд. Я никогда никого не целовал^ кроме своих родных.

— Переплетчик словно становится человеком^ которого переплетает. Ненадолго ты примериваешь на себя его жизнь. Но разве это возможно, если продавать книги ради выгоды?

Вдруг у меня свело ногу. Я пошевелил стопами, чтобы унять боль, затем встал, прошелся до камина и вернулся к стулу. Середит следила за мной. Облачко закрыло солнце, смягчив контур ее лица и разгладив морщины.

— Не хочу, чтобы ты стал таким переплетчиком, как он, Эмметт.

— Я лучше горло себе перережу, чем стану таким. Она рассмеялась горьким и сухим дребезжащим смехом. — Не зарекайся. Но я все же надеюсь, что это правда. — Она снова укуталась в одеяло, и со стороны показалось, что у нее вырос горб.

о = • ■ "“ SO ir-0 — •

Мы долго молчали. Я поджал пальцы в ботинках: внезапно стало холодно.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Знаешь, а я бы выпила чаю, — неожиданно сказала она. — Мне немного лучше.

— Конечно. — Я подошел к двери и рывком открыл ее. Де Хэвиленд поспешно попятился; оказалось, он стоял под дверью.

— Мне нужно поговорить с Середит, — выпалил он. — Пусти.

Я отошел. По наклону его головы я догадался, что он подслушивал. И обрадовался: мне хотелось, чтобы он знал, какого я о нем мнения.

— Чего лыбишься? — добавил он. — Будь ты моим учеником, я бы давно тебя выпорол.

— Я не ваш ученик.

Он грубо оттолкнул меня.

— Не зарекайся.

Дверь захлопнулась у меня перед носом.

Ночью я спустился вниз, не зажигая свечу: луна светила очень ярко. Было что-то странное в этом свете: он казался осязаемым, как пыль, сквозь которую я пробирался с каждым шагом, словно раздвигая паутину. Но я шел на поиски чего-то, и этим были заняты все мои мысли.

Мне было холодно. Я шел по лестнице босиком. Бросил взгляд на свои ноги, окутанные мерцающим лунным светом, который шевелился при ходьбе, перекатываясь волнами. Я знал, что это сон, но это осознание не разбудило меня. Напротив, я ощутил легкость и обрел способность парить над землей. Я очутился в мастерской. Здесь все было покрыто тем же серебристым налетом. Задев верстак рубашкой, я оставил на нем темный след; ткань запачкалась мерцающей пылью. Что же я искал?

Передо мной была дверь, ведущая вниз, в хранилище. Но войдя В1гугрь — дверь я не открывал, она сама открылась от моего легкого прикосновения, — я оказался в другой комнате, той, где стояли стол и стулья. В комнате было светло. За столом спиной ко мне сидел юноша. Я узнал в нем Люциана Дарне.

Он повернулся, словно хотел взглянуть на меня, но все вокруг внезапно замедлилось, и не успел я увидеть его лицо, как начал падать вниз.

Я летел вниз в пустом пространстве, а потом проснулся. Сердце колотилось, руки и ноги гудели от напряжения. Когда тело наконец изволило повиноваться мне, я сел и вытер пот с лица. Еще один кошмар, вот только что кошмарного в нем было? Невзирая на страх, самое сильное чувство, которое я испытал в этом сне, было сродни отчаянию: еще миг, и я узнал бы, что ищу.

Мне казалось, что еще глубокая ночь, но я услышал, как часы пробили семь, и понял, что проспал. Пора было готовить чай для Середит. Соскользнув с кушетки, я направился в коридор, завернувшись в одеяло, как в плащ. Разжег огонь и долго стоял у плиты, подвинувшись как можно ближе, пока не согрелся. — Будь добр, сделай мне чаю.

Я обернулся. Де Хэвиленд сел на стул и потер лоб двумя пальцами, словно стирая пятно. На нем был светло-голубой халат, расшитый серебряной нитью, но под халатом он был полностью одет, а жилет и шейный платок, кажется, не менял со вчерашнего дня. Под глазами залегли лиловые тени.

O h сказал «будь добр» — и то хорошо. Я не ответил, но поставил чайник на огонь и отмерил ложку чая. Чайница была такой старой, что зелено-золотой орнамент местами усеивали крапинки ржавчины, а когда я открыл крышку, на пальцах остались хлопья краски.

Де Хэвиленд зевнул.

— Как часто приезжает почтовая повозка? Раз в неделю? — Да.

— Значит, приедет сегодня?

— Наверное. — Вода вскипела, и я наполнил чайник. Лицо обдало паром; щеки запылали.

— Вот и славно.

Он достал карманные часы и принялся заводить их. Колесико издавало неприятный металлический скрежет, от которого у меня свело зубы. Чай не успел завариться, но я все равно разлил его по чашкам; тонкостенная фарфоровая чашка де Хэвиленда наполнилась жидкостью чуть темнее мочи. Он нахмурился, но поднес чашку к губам и стал пить, не сказав ни слова. А допив, звонко цокнул чашкой о блюдце, поставив ее ровно посередине, на круглую выемку.

Я взял поднос и начал готовить чай для Середит. Взял не фарфоровые чашки, а керамические, те, из которых мы обычно пили. Решил не нести ей хлеб с маслом — приедет Толлер и привезет сычуг, тогда я смогу сделать творог. Достал из банки несколько ломтиков сушеных яблок и добавил в чашку ложку меда. Мне так хотелось скорее убраться подальше от де Хэвиленда, что я пролил чай, поднимая поднос. Он взглянул на меня, когда я прошел мимо. — Ты куда это направился?