Книга Переплёт - Бриджет Коллинз

— Что?

Она посмотрела мне в глаза.

— Постарайся не срываться на него. Он тебе может пригодиться.

Обещание Середит не слишком утешило меня: день проходил за днем, а де Хэвиленд, похоже, уезжать не собирался. Я не понимал, почему Середит его терпела, но знал, что без ее разрешения прогонять его нельзя. Тем более что он явился сюда по моей вине. Впрочем, от этого мне не становилось легче. Он подозрительно ковырял блюда, которые я готовил, и бросал мне свои грязные рубашки, приказывая их постирать. Я крутился с утра до вечера, ведь надо было еще заботиться о Середит, и в мастерскую я даже»? не заглядывал. Если до приезда де Хэвиленда мне казалось, что дом принадлежит мне, то теперь я был низведен до положения раба. Не могу сказать, что мне было тяжело физически — на ферме до болезни я выполнял работу гораздо тяжелее этой, но присутствие де Хэвиленда выматывало. Никогда не встречал человека, который ступал бы так тихо; не раз, разжигая плиту или отмывая сковородку, я вдруг ощущал его взгляд на затылке. Я оборачивался, надеясь, что он моргнет от удивления или хотя бы улыбнется, но он продолжал смотреть на меня, будто я был невиданным зверем. Я приказывал себе выдерживать его взгляд, и наконец он первым скашивал глаза, а потом бесшумно покидал комнату.

Однажды утром я нес корзину дров для плиты. — Середит спит. «Разожги камин в гостиной», — сказал он, спускаясь с лестницы.

Я стиснул зубы и бросил дрова на кухне, не говоря ни слова. На самом деле мне хотелось сказать ему, чтобы он развел огонь в камине сам, или ответить резкостью, но мысль о беспомощной Середит, спящей наверху, заставила меня прикусить язык. Нравилось мне это или нет, этот неприятный человек был гостем в нашем доме. Я взял несколько поленьев и понес в гостиную. Дверь была открыта. Де Хэвиленд развернул письменный стол и сидел за ним спиной к окну. Когда я вошел, он даже не поднял голову, лишь указал на камин, будто я не знал, где тот находится.

Я сел на корточки и стал выметать остатки золы. Тонкий древесный пепел взметнулся призрачным облачком. Раскладывая хворост для растопки, я почувствовал у основания черепа холодное покалывание; я знал, что, оглянувшись,

признаю свое поражение, но ничего не смог с собой поделать — все-таки обернулся. Де Хэвиленд сидел, откинувшись на спинку стула, и постукивал пером по зубам. Он смотрел на меня, как мне показалось, очень долго, пока кровь не загудела у меня в висках. Затем слабо улыбнулся и продолжил писать письмо.

Я сделал над собой усилие и вернулся к растопке. Разжег камин, подождал, пока пламя разгорится. Когда огонь запылал, встал и отряхнул с рубашки серый пепел.

Теперь де Хэвиленд читал книгу. Он по-прежнему держал в руке перо, пользуясь им, чтобы переворачивать страницы. Лицо его было безмятежным: с таким лицом люди смотрят в окно. Он вернулся на страницу назад и что-то записал на листке. Закончив, опустил перо и пригладил усы; глаза неподвижно уставились на меня поверх ладони, закрывавшей рот. Внезапно выражение рассеянного любопытства на его лице сменилось чем-то еще, и он протянул мне книгу.

— Мастер Эдвард Альбион, — проговорил он. — Работа анонимного переплетчика из мастерского Альбиона. Черный сафьян, золотое тиснение, корешок с рельефными полосками. Капталы, прошитые черной и золотой нитью, форзацы, мраморированные карминовой глазурью. Желаешь взглянуть?

— Я...

— Возьми. Аккуратно! — добавил он с внезапной резкостью в голосе. — Эта книга стоит не меньше пятидесяти гиней. Куда больше, чем ты когда-либо сможешь выплатить.

Я протянул руку, но в голове что-то щелкнуло, и я отдернул ее. Просто вспомнил его лицо, ту безмятежность,

с которой он читал, хотя не имел на это права; читал чужие воспоминания.

— Не хочешь? Ну да ладно. — Он положил книгу на стол, затем снова взглянул на меня, словно в голову ему пришла какая-то мысль на мой счет, и покачал головой. — Вижу, ты разделяешь предрассудки Середит. Это ученический переплет. Изготовлен на продажу, но совершенно законно. Ничьи чувства не задеты.

— То есть... — я осекся. Меньше всего я хотел обнаружить, что не понимаю, о чем он говорит, но он прищурился, будто догадался об этом без слов.

— Тебе не повезло с наставницей. Ты учишься переплету, каким он был в Темных веках. Но мы далеко ушли от оккультной магии и Книги Хвикке... — Он закатил глаза. — Ты даже не слышал про Книгу Хвикке, верно? А про библиотеку в Помпеях? А про великих переплетчиков Ренессанса и мастерскую Фангорна? Про мадам Сурли? Нет? Процесс в Северном Бервике? Про крестовые походы хоть знаешь? Про них должен знать даже ты.

— Я болел. Она толком и не начинала учить меня. — Середит не рассказывала тебе про переплетный профсоюз? — спросил он, приподняв бровь. — А про Акт о торговле воспоминаниями тысяча семьсот пятидесятого года? Про законы, регулирующие выдачу лицензий книготорговцам? Святые небеса, а чему она вообще тебя учила? Впрочем, не рассказывай, — с ноткой презрения в голосе бросил он. — Зная Середит, могу предположить, что ты три месяца клеил форзацы.

Я отвернулся и поднял совок, полный золы. Мое лицо пылало.

Уходя и оставляя за собой шлейф из пепла, я услышал брошенные мне вслед слова:

— Моя постель пахнет плесенью. Поменяй простыни, будь добр? И на сей раз проветри их как следует.

Позднее в тот же день я поднялся забрать поднос у Середит и обнаружил, что она встала. Стояла у окна, завернувшись в одеяло; щеки ее раскраснелись. Когда я вошел, она улыбнулась, но взгляд ее был странно пустым.

— Вот ты где... Быстро обернулся. Как все прошло? — Что? — не понял я.

— Переплет, что же еще. Надеюсь, ты был осторожен, провожая ее домой. Когда говоришь им о том, что их переплели, иногда они слышат тебя, хотя... Первый год, когда ум приспосабливается, — опасное время, нужно быть осторожным. Твой отец так и не смог объяснить, почему... почему только одно воспоминание иногда всплывает. Но мне кажется, в глубине души они догадываются, что чего-то не хватает... Поэтому нужно быть осторожным. — Она беспокойно задвигала губами, словно пробовала языком место, где раньше был зуб. — Иногда я думаю, что слишком уж рано ты начал. Я разрешила тебе заниматься ремеслом, но ты был еще не готов.

Я поставил поднос как можно аккуратнее, но фарфоровые чашки подпрыгнули и задребезжали.

— Середит? Это я, Эмметт...

— Эмметт? — Она заморгала. — Эмметт. Ах да. Прости. На секунду мне почудилось...

— Могу я... — Мой голос задрожал. — Могу я вам что-то принести? Хотите еще чаю?

— Нет. — Она поежилась и поплотнее запахнулась в одеяло, а когда снова взглянула на меня, взгляд был ясным и незамутненным. — Прости меня, Эмметт. Вот доживешь до моих лет — тоже начнешь путаться.

— Да бросьте вы, не извиняйтесь, — ответил я с глупой учтивостью, будто она что-то пролила. — Мне идти?

— Нет. Присядь. — Я сел, но она долго молчала. Быстро, как корабли, проносились тени от облаков над болотами и дорогой.