Книга Игра в саботаж - Ирина Лобусова

— То есть расстрел? Ну, это не обязательно. Не так просто дать высшую меру.

— Ты опять не понял, братан! Нас на месте всех положат! Ни до какого суда дело не дойдет. Нас замочат еще до ареста и до суда. Пасть всем захлопнут, чтоб молчали. А мне — больше всего!

— Тебе-то чего? — все еще не понимал Нун.

— Потому что я знаю, а они нет! Хочешь, скажу тебе как родному? — Жмых был совсем пьян, потому и болтал не умолкая. — Хозяин наш знаешь кто? Полковник КГБ!

— Как это? — опешил Анатолий, не веря своим ушам.

— А вот так! Помнишь, я тебе говорил, что хозяин у нас серьезный? Что знаем, на какие дела ходить, а куда нет? То-то и оно! Кто нас всех собрал? Кто доктора от зоны отмазал, артисту позволяет по бабам бегать, а всем остальным сроки скостил? Через него дела по жидам идут, которые документы подают на выезд. И он знает, кому откажут, кого пустят, а кто пойдет в обход. И вот когда идут в обход, он знает, чтó будут с собой везти и сколько. Потому нас и собрал! Мы половину прибыли ему отдаем! А он лицо заслуженное, полковник, Герой Соцтруда! А на самом деле за нашими шкурами жирует!

— Ты хочешь сказать, что полковник госбезопасности сколотил вашу банду, чтобы зарабатывать на тех, кто бежит из страны? — уточнил Нун, шокированный услышанным.

— А то! — хмыкнул Толян. — Шкура сучья! Нутром почуял, гад, что люди скоро отсюда со всех конечностей драпать начнут! И решил подзаработать. И другие его коллеги в теме, кто крышует да закрывать на все это глаза помогает. А он им проценты отстегивает, сука. И с жиру бесится. Вот увидишь: все золотишко свое скоро в швейцарский банк переведет и за бугор свалит!

— Откуда ты это знаешь? — Анатолий вдруг подумал, что не стоит принимать так всерьез пьяные бредни Жмыха.

— А как я третий раз из зоны вышел? До сих пор локти кусаю, что песни этой суки послушал! Эх, дурак!

Тут Толян поведал уже совсем простую информацию о том, что познакомился с женщиной по переписке. Таких в зоне называют заочницами. Влюбился страшно, голову совсем потерял и стал стремиться поскорее на волю выбраться. А поскорее — никак, срок-то за бандитизм. Тут и дошел до него слух, что один серьезный человек отчаянных людей ищет на хорошее дело. И кто согласится, тому срок скостят и из зоны прямо сразу и выпустят.

— Ну, я и пошел, — вздохнул Жмых.

Тайком он встретился с этим полковником — Толян прямо сказал, что звать его Дмитрием Зленко, и перевели его в одесское КГБ из Херсона. В Одессе этот Зленко быстро пошел в гору — потому что работал в отделе КГБ, отвечающим за эмиграцию, и научился зарабатывать деньги на тех, кто хотел уехать за рубеж. А потом и вовсе решил разбогатеть.

Мечтая о светлом будущем с любимой женщиной, Жмых оказался на свободе. Но любимая женщина была аферисткой, к тому же замужней. А сам Толян очутился в Бурлачьей Балке, в банде, прекрасно понимая, что теперь конец уж точно будет один.

— Все остальные не в теме, — вздыхал он, — а я точно знаю, что как только он побольше денег срубит, всех нас отправит на тот свет. Никто не выживет. Думаешь, ты случайно здесь? — пьяно взглянул он на Нуна.

— Что ты имеешь в виду? — похолодел тот.

— А то, что тебя специально везли к нам! Сам как думаешь, с чего тебя сюда везти, где нет ни зон, ни спецтюрем, ничего, кроме портов? Тебя к нам везли! И как думаешь, чего тебя никто не ищет? Захотели бы — нашли в два счета! А тебя никто не ищет. Это потому что тебя именно сюда и везли!

— Но зачем? — Все внутри Анатолия обмерло, он просто не мог осознать то, что услышал.

— А чтобы запачкать! Политического рано или поздно выпустят, а теперь всё, ты уголовный! Запачканный ты, по самые ухи в дерьме, да и про Зленко этого ничего не знаешь. А если и вякнешь, кто тебе поверит? Да и еще одна причина есть…

— Какая? — Нун уже не понимал, как и на что реагировать.

— Кажись, за тебя кто-то из серьезных людей просил. Ну, чтоб тебя выпустили. А они не хотели. Вот и решили разыграть козырный туз: мол, тебя выпустили, отвезли к переправе, а ты, вместо того чтобы на паром сесть и свалить, или с проводниками переправиться, связался с бандитами из-за своей жадности. Так что никакой ты не политический, а вконец уголовник. И за границу ты уже не выездной. Кто уголовника выпустит?

Все внутри Анатолия превратилось в застывший лед. А с глаз спала покрывавшая их пелена. Теперь он понял, почему он действительно оказался в этих краях и к чему была вся эта ужасная инсценировка. Как правильно сказал Жмых — запачкать тем, что никогда не сойдет с рук. Вывалять в той грязи, которая уже не отмоется, как бы ему ни хотелось. Впрочем, ему уже ничего не хотелось, только выть, как подстреленный, раненый зверь. Выть, по капле выдавливая из себя человека. Но сделать этого он не мог.

В ту ночь он напился со Жмыхом и заснул в той кровати, где некоторое время назад лежал, думая о чудесном спасении. Раны зажили, но страшная правда оказалась такой раной, которой уже никогда не удастся зажить.

На следующее утро Жмых, мучаясь похмельем, уже не помнил ничего из того, что наболтал ему в эту страшную ночь. Нун же помнил каждое слово. Несмотря на опьянение, все слова Толяна четко отпечатались в его памяти. Он хорошо запомнил имя, которое тот произнес, — Дмитрий Зленко, полковник госбезопасности. Это имя, при правильном использовании, могло послужить либо защитой его, либо проклятием. Тут уж все зависит от того, как применить. Это была та самая жуткая правда, за знание которой часто платят собственной жизнью. И в который раз Анатолий задумался о двуличности родной страны.

Лежа в сарае, он размышлял об этом под звездами почти каждую ночь и все время думал, как, в какой момент истории все в этой стране пошло не так? Когда лицемерие, двуличие, взяточничество, притворство стали нормой жизни, а полная фальшь во всем стала возводиться в ранг доблести и достоинства? Почему? Когда?

О лицемерии КГБ он прекрасно понимал еще до момента заключения в тюрьму, хотя ему никогда не доводилось прежде сталкиваться с этим лично. Но он прекрасно понимал, что именно КГБ стало наследником кровавой ЧК. Эволюционировав, спецслужба превратилась в столь устрашающий орган, по сравнению с которым все отступило на второй план.

И самым страшным теперь были не пытки и казни, а та лицемерная психологическая вкрадчивость, которая могла подарить жертве фальшивую надежду, ради которой живой человек превращался в марионетку в руках опытных кукловодов, окончательно теряя свое собственное лицо. Люди становились пешками — их направляли, сталкивали, отстраняли и совершали настолько тонкие манипуляции, что человек даже не понимал, в какую игру вовлечен. И все это под прикрытием красивых, правильных фраз, моральных и нравственных лозунгов. Которые, если уж копнуть глубже, все как один и уничтожали то моральное и нравственное лживостью и лицемерием. То есть самым страшным ядом, противоядия от которого вообще не существует. Прибавить сюда взятки и фальшь, полную безнаказанность партийной верхушки и полное бесправие тех, кто находился внизу… Картина получалась страшная.