Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

У нас, например, Julien появлялся всякий раз, как Ragobert привозил дрова из леса. Уговор был всегда такой: привезти дрова и аккуратно уложить их в третьей комнате нашего дома, и в помощи тот не нуждался. Но, когда появлялся Julien, он сейчас же начинал таскать полено за поленом и укладывать их самым деловым образом; делал это всегда усердно, быстро и хмуро. Во время летней страды часто можно было видеть его помогающим тому или другому фермеру на поле, и помощь эта, несмотря на возраст, бывала не ничтожна и кстати. Так оно продолжалось до 1946 года включительно.

Но в 1947 году мы стали замечать у Julien нехорошие повадки, и репутация его по деревне изменилась. Немудрено: ему было 13–14 лет — критический возраст, требующий разумного внимания и снисходительности. А крестьяне отнюдь не были склонны возиться с психикой мальчишки: немного проштрафился — тумак и пошел к черту. В наши немногочисленные приезды этого года мы нашли у Julien психологию волчонка. Насколько могли, мы (особенно ты) старались бороться с этими тревожными тенденциями, и перед отъездом поговорили с ним и, на всякий случай, дали наш адрес. К сожалению, больше мы о нем ничего не слыхали[1415]. [1416]

9 октября состоялось наше последнее, как мне кажется, свидание с Марьей Ивановной Балтрушайтис. Она пришла к нам накануне своего отъезда на лечение. Ее состояние — физическое и моральное — больно нас поразило. Было видно, и Марья Ивановна сама это знала, что болезнь сердца (была ли она у нее того же типа, как у тебя, я не знаю) пошла резко на ухудшение. Марья Ивановна задыхалась, даже сидя, и, когда я пошел провожать ее до автобуса, она шла медленно-медленно и задыхалась. И погода была как будто нарочно для этого: промозглый холодный парижский туман. Она села в автобус, и больше мы ничего о ней не слышали, а косвенным путем, значительно позже, через Chaussy, узнали о ее смерти. Сын, ненавидевший нас, как и все русское, не известил [о ее кончине], несмотря на нашу давнюю и хорошую дружбу с его родителями[1417].

Конечно, после трехмесячного перерыва мы с удовольствием стали ходить в кинематограф; всегда вечером я заходил за тобой в Сорбонну и очень часто мы шли по пути в Cinéma Panthéon[1418] или же садились на 85-й и ехали на Большие бульвары. Чаще все-таки это был Panthéon, иногда — Ursulines[1419]. Первый фильм, который мы смотрели по возвращении, был «Великолепный рогоносец»[1420] по пьесе Гумпердинка[1421]. Эта пьеса в свое время имела большой театральный успех и в Москве[1422], и в Париже, что довольно странно. В кинематографе главная роль досталась очень крупному актеру Jean-Louis Barrault, который за десяток лет превратился из фигуранта в знаменитость, становясь, на наш вкус, все хуже и хуже. Лицо его тонко, нервно и выразительно, и он, на беду его, это очень хорошо знает. Только что это его качество дало ему большой успех в фильме «Les Enfants du Paradis», что и понятно, потому что он играл роль знаменитого мимического актера Deburau. По-видимому, вино успеха бросилось ему в голову, потому что, играя роль ревнивого писаря в «Cocu magnifique», он построил весь фильм на игре своей физиономии, давая ее зрителю почти все время первым планом. Получилась раздражающая чепуха, испорченный фильм, а для зрителей — потерянное время.

Нас вознаградил другой фильм, виденный в ту же осень: «Diable au corps»[1423], где дебютировали (по крайней мере для нас, так как мы видели их впервые) два крупных артиста — Gérard Philipe и Micheline Presle. Фильм — возмутительный, но хорошо сыгранный. Четвертый год войны. Общая усталость и антисоциальное настроение. Случай сталкивает молодую даму — жену офицера, находящегося на фронте, с юным лицеистом, которому через несколько недель предстоит казарма. Оба они хотят «жить своей жизнью» и живут. Им наплевать, и они все время это высказывают, на все, что делается вокруг них. Никак не удается им возбудить симпатии в зрителе, но играют оба замечательно хорошо. Фильм заканчивается перемирием 1918 года, и это успокаивает зрителя за судьбу героев, хотя нас она нимало не беспокоила. Они оба превратились, конечно, по логике вещей, в прожигателей жизни послевоенной эпохи. Фильм выполнен по роману молодого и рано умершего писателя Radiguet[1424]. Этот молодой человек имел психологию совершенно упадочную и разложившуюся. Таковы же и его герои[1425].

Если не ошибаюсь, в октябре или ноябре 1947 года произошел нелепейший и позорнейший для французского правительства обыск в лагере Beauregard, где были сосредоточены в ожидании эвакуации советские военнопленные и граждане, попавшие из Германии во Францию[1426]. Я никогда не бывал в этом лагере, но знаю через Тоню, которая работала там как врач, что режим был совершенно свободный. В этом мы сами могли убедиться во время наших поездок в Garches к Ивану Ивановичу: вагоны были полны русскими из лагеря, ехавшими в Париж поболтаться или возвращавшимися обратно. Нам приходилось с ними разговаривать, и нам нравился их динамизм и задиристость по отношению к западной культуре.

Когда появились советские комиссии для выяснения положения отдельных лиц, некоторым, естественно, не нравились конкретные вопросы: в каком порядке вы покинули Советский Союз, в каком лагере, с какого и по какое время были и что делали, в каком порядке переехали из Германии во Францию и чем вы можете подтвердить ваши заявления? Я, кажется, писал уже об одном случае, когда после первых же вопросов заинтересованная особа предпочла сбежать из лагеря. Эта особа, некая Ольга, попала во Францию из немецкого лагеря в блестящем виде: полные красные щеки, заплывшие жиром глазки и всюду круглоты. Объяснение было: доброе немецкое начальство. Вывод ясный: в лагере она служила надзирательницей (капо) и знала, что найдутся свидетельницы этого среди ее товарок по заключению.