Книга Чехов - Алевтина Кузичева

Везде было не по себе. В Ялте — одинокость, в Москве — чуждость. Несколько недель спустя Суворин спросил Чехова в письме: «Отчего Вы засунулись теперь в актерский и новобеллетристический кружок?» Чехов ответил: «Я засунулся в Ялту, в этот уездный городишко, и в этом вся моя беда. К сожалению, новобеллетристический кружок считает меня чужим, старым, отношения его ко мне теплы, но почти официальны, а актерский кружок — это только письма моей жены, актрисы, и больше ничего».

В Москве опять был Вишневский. Почти весь год он обретался около супругов. Осенью напросился в «нахлебники» к Марии Павловне и Книппер, то есть столовался у них, благо жил по соседству. Помимо Александра Леонидовича у них бывала Инна Воронина. Знакомая Марии Павловны по занятиям живописью, она снимала угол, но на время приезда Чехова барышня перебиралась к знакомым. Однако приходила обедать и поиграть с Ольгой Леонардовной в четыре руки на рояле. Инна запомнила некоторые разговоры. В частности, о договоре с Марксом.

Многим из окружения Чехова казалось, что издатель, купив право издания его сочинений за 75 тысяч, уже окупил расходы в несколько раз. Горький уговаривал расторгнуть договор, как кабальный и даже унизительный. По соглашению 1899 года Чехов имел право печатать новый рассказ, повесть или пьесу только один раз и только в повременном издании или благотворительном сборнике. Затем он обязан был передавать это произведение в полную собственность Маркса на двадцать лет со дня подписания договора, то есть до 20 января 1919 года. Издатель выплачивал ему гонорар — 250 рублей за печатный лист в первые пять лет, потом гонорар возрастал на 200 рублей в течение нового пятилетия и т. д. Так Чехов получил в 1901 году 800 рублей за повесть «В овраге», рассказы «Дама с собачкой» и «На святках». В следующем году ему досталось 200 рублей за рассказ «Архиерей».

По договору Чехов не имел права разрешать бесплатную перепечатку своих рассказов. Она осуществлялась только с согласия Маркса. Подстрочное примечание к рассказу Чехова, появившееся в 1899 году в юбилейном сборнике «Сюрприз» — «печатается по соглашению с собственником сочинений А. П. Чехова А. Ф. Марксом», — конечно, задело Чехова. Маркс неоднократно, порой в обидной форме, отказывал Чехову, когда тот по чьей-либо просьбе обращался к «собственнику» за разрешением. Соглашался Маркс очень редко. И Чехов вынужден был объяснять тем, кто просил о перепечатке, что он не волен над своими сочинениями.

Еще летом 1901 года Горький, назвав договор Чехова с Марксом «грабежом», предлагал его расторгнуть. Вернуть 75 тысяч или столько, сколько будет нужно, и войти в издательство «Знание», оставаясь «полным хозяином» своих книг. Деньги Горький обещал найти. Тогда, 24 июля 1901 года, Чехов ответил, что у него «нет желания затевать это дело, воевать, хлопотать, нет ни желания, ни энергии, ни веры в то, что это действительно нужно». Осенью 1902 года Горький возобновил уговоры. Его, судя по воспоминаниям современников, поддерживали Книппер и Мария Павловна. Однако Чехов резко обрывал разговоры на эту тему и высказывался против расторжения договора.

Среди литераторов поговаривали, что Маркс уже заработал «на Чехове» чуть ли не 200 тысяч. Эти слухи и цифры, судя по всему, доходили до Чехова и были ему неприятны, как когда-то разговоры сотрудников типографии Суворина о прибыли, получаемой с бесконтрольного издания его сборников рассказов и повестей. Когда чуть позже Книппер получила письмо К. П. Пятницкого, управляющего делами издательства «Знание» (он брался за переговоры с Марксом), и попросила мужа прислать копии неустоечной записи и доверенности, выданной для переговоров Сергеенко с Марксом, Чехов написал ей: «Ничего не выйдет. Подписавши условие, надо уж и держаться его честно, каково бы оно ни было».

На этом отказе, помимо главной причины — держать свое слово, могли сказаться другие обстоятельства, не менее важные. Кто занялся бы издательскими делами Чехова, в основном жившего в Ялте? Сестра? Она в свое время отказалась от этой роли, да ей и не по плечу были такие дела. Это доказал ее неудачный опыт продажи мелиховской усадьбы и именьица в Кучукое. Посредники вроде Сергееенко, который в переговорах с Марксом не столько отстаивал финансовые интересы Чехова, сколько упивался своей приобщенностью к «историческим» делам? Брат Михаил, которому Суворин поручил заведование книжной торговлей изданиями «Нового времени» на железных дорогах и который рвался обнаружить, продемонстрировать свои «чиновничьи таланты»?

Нет, как сказал Чехов, «не улыбалась ему» вся эта «возня».

Поздней осенью 1902 года решался, наверно, более серьезный вопрос: где ему проводить зиму? 31 октября он написал одному из корреспондентов, что пробудет до 10 декабря в Москве, а потом уедет в Ялту. А через несколько дней сказал, что за границу «очень возможно и весьма вероятно» не поедет и «до декабря или в середине декабря» вернется в Ялту, «в свой скучный дом». Два года назад Чехов еще решался поехать в Ниццу один. Теперь не мог, а попутчиков не находилось. Книппер играла в «Мещанах», «В мечтах», репетировала роль Насти в пьесе Горького «На дне». У сестры — гимназия, личная жизнь и об отпуске разговор даже не заходил. Планы Миролюбова изменились, к тому же он, может быть, как и Ковалевский, пугался ехать с глубоко больным человеком.

Между тем еще одна зима в Ялте, этой «русской Ницце», ялтинская одинокость, однообразие, исчерпанность и бесцветность впечатлений, плохое питание, холод в доме, а в случае холодной зимы еще и ветер, туманы, снег — всё обретало грозный, может быть, губительный характер, что бы ни говорил Альтшуллер о спасительности зимования в Ялте.

Едва выяснилось, что заграница отменилась, как настроение Чехова резко упало. Из дома он практически не выходил, но кашель все равно одолевал его: «Недуги гонят меня вон из Москвы». В конце ноября Чехов покинул Москву.

* * *

В Ялте он застал настоящую зиму: снег, холод, а в доме — «прохладу и безмолвие». Чехов пообещал жене, что засядет за работу и к февралю напишет пьесу. Он уже нашел название — «Вишневый сад».

Она опять ласково требовала, чтобы муж заставлял прислугу хорошо протапливать дом, лучше готовить, а ему самому наказывала следить за своим внешним видом, ибо она не любила, когда у ее «изящного мужа» плечи посыпаны «головной манной», т. е. перхотью. Приказывала — «не киснуть», воображала, как «где-то когда-то» они будут «хорошо жить» вместе. Он в ответ опять говорил, что следующую зиму проведет в Москве, что здоровье его «недурно», хотя в комнатах по-прежнему холодно.

Между настроением Чехова, его физическим состоянием, погодой за окном и тем, над чем он работал, угадывалась и проступала в письмах жене едва уловимая связь. Книппер оставалась средоточием его переписки. За полгода раздельной жизни (около полугода они прожили вместе) Чехов написал ей в уходящем 1902 году около ста писем, получалось через день. Послания жене становились всё нежнее: «Я тебя люблю сильнее, чем прежде»; — «Мне кажется, что я буду привязываться к тебе всё больше и больше»; — «А к тебе судьба приклеила меня не салом и не замазкой, а цементом, который с каждым днем становится все крепче».

В декабрьские дни он никуда не выходил — «в комнатах так холодно, что приходится все шагать, чтобы согреться». Иронизировал: «У меня ногти стали длинные, обрезать некому… Зуб во рту сломался. Пуговица на жилетке оторвалась». Ольга Леонардовна опять рассчитывала, что Мария Павловна, приехав в Ялту на Рождество, всё «устроит». Говорила снова и снова, как «завидует» ей, а сама на праздниках будет скучать.