Книга Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Итак, во введении к НПЛ, которое А. А. Шахматов считал принадлежащим Начальному своду, предшествующему ПВЛ, Кий именуется «великим князем», а затем «перевозчиком» и «ловцом», что явно отсылает к некоему тексту, где это противопоставление было бы как-то прояснено. Этот текст и содержится в легенде ПВЛ о Кие, Щеке и Хориве, где говорится, что Кий был князем, а не перевозчиком, и ходил на Царьград, но, как уже отмечалось, этот текст был изъят из варианта киевской легенды новгородской летописи, где Кий князем не именуется. Можно понять, почему новгородец изъял, казалось бы, актуальный для него рассказ о походе Кия на Царьград и получении им княжеских почестей от царя: ведь киевская легенда перемещена в НПЛ из вводной части в летописную — статью 6362 года, повествующую о царствовании Михаила III, но при нем на Царьград ходил не Кий, а русь Аскольда и Дира, о чем и рассказывается в той же статье НПЛ (ср.: Тихомиров 1979. С. 51–53 и § 1 этой главы).

Во введении к НПЛ мы имеем дело не с изначальным «фольклорным мотивом», а с характерной для древней книжности этимологической конструкцией: как Рим был назван «во имя» царя Рима, Антиохия в честь Антиоха и Александрия в честь Александра, «тако ж и в нашеи стране зван бысть град великим князем во имя Кия, его же нарицают тако перевозника бывша; инеи же: ловы деяше около города». Напомним, что среди столиц не назван Царьград-Константинополь, хотя Константин был образцом правителя в конструкциях русских книжников: предисловие, как и пишет его автор, было составлено после царствования «Александра и Исакья» (НПЛ. С. 104) — взятия Царьграда фрягами в 1204 г.

Исходным для новгородского летописца был текст ПВЛ — но был ли он «фольклорным», а не результатом традиционной этимологической конструкции, производящей из топонима Киев его эпонимического основателя Кия? Опирался ли этот текст на «былинный» мотив похода на Царьград и попытку Кия закрепиться в Киевце на Дунае, чего ему не позволили «дунайцы», так что лишь городище Киевец сохранилось от этого деяния?

Исторические «реалии» данного текста волновали уже редакторов ПВЛ: в киевской легенде Ипатьевской летописи неуклюжий текст Лаврентьевской редакции, где Кий «велику честь приял от царя, при котором приходив цари» (ПВЛ. С. 9), видоизменяется: Кий «велику честь приял есть от царя, которого не вем» (ПСРЛ, т. 2, стб. 8). Отметим, что Ипатьевская редакция концентрировалась на вопросе не о том, кто первым княжил в Киеве, а о том, кто первым начал княжить в Русской земле, и проблема основания Киева не была для нее настолько актуальной, насколько она была значима для Лаврентьевской. Для НПЛ мотив дунайского похода был нерелевантен, поскольку Кий и так приравнивался Ромулу («Риму») и Александру.

Общим местом современной историографии остается признание за легендой об основании Киева одновременно фольклорных и исторических истоков. Эта традиция восходит к средневековью, по крайней мере, к «Синопсису», где предлагается и точная дата основания Киева (431 г.). Тиражируются и средневековые этимологические конструкции, в том числе возведение имен основателей Киева к скифо-сарматскому периоду, восходящие еще к домыслам средневековой польской историографии (ср. во Введении о Яне Длугоше), продолженным еще В. Н. Татищевым (Татищев, т. II: 198, прим. 12). При том, что как раз Татищев считал имя эпонимического героя Кия вымышленным, а название города восходящим к топониму — Киевской горе (т. I: 352). Эти конструкции игнорируют собственно летописный контекст киевской легенды, что дает свободу для «историко-фольклорных» спекуляций.

Исторические «факты» для реконструкции деяний и самого образа Кия остаются во всех вариантах киевской легенды стереотипными для средневековой хронографии: как правитель он должен был основывать города (ср.: Коновалова, Перхавко 2000. С. 28–29; Мельникова 2003. С. 70–72). Киевец (городище) на Дунае и Киев на Днепре свидетельствуют о его деяниях. Эти построения целиком соответствуют вполне очевидной для ПВЛ тенденции — стремлению увязать историю киевских полян с Центральной Европой — Дунаем, где они должны были среди прочих дунайских славян получить письменность от Кирилла и Мефодия (анахроническая статья 898 г. — см. главу 6).

Тем не менее в историографии множатся схемы, продолжающие конструкции средневекового книжника: киевская легенда считается наследием древнего славянского фольклора, предаваемого какими-то «языческими волхвами» (Коновалова, Перхавко 2000. С. 32), или отражением исторических реалий, сохраняемых исторической памятью на протяжении столетий (в построениях «исторической школы» Б. А. Рыбакова). При этом большая часть исследователей сходится на том существенном обстоятельстве, на которое указывал еще С. М. Соловьев: основой летописной конструкции были известия о городище Киевец на Дунае, сохранявшемся до начала XII в., когда составлялась ПВЛ.

Как уже говорилось, и Б. А. Рыбаков уловил «хорографическую» систему, на которую мог опираться летописец (параллелизм болгарско-дунайской столицы Преслав, Переяславца на Дунае, где хотел основать центр своей державы Святослав, Переяславля на Днепре и, соответственно, Киевца на Дунае и Киева на Днепре), но он прямо отнес эту систему в праславянскую древность, связав дунайские города с походами антов VI в. на Византию. Указал Рыбаков (вслед за В. Г. Васильевским) и на наиболее созвучный Киеву пункт на Нижнем Дунае — город Cius (Рыбаков 1963. С. 30–31).

Попытки напрямую соотнести данные киевской археологии с летописными, неоднократно предпринимавшиеся и после работ Б. А. Рыбакова, не выдерживают критики: ранние додревнерусские поселения или монетные находки на территории Киева не имеют прямого отношения к истории города. Эти остатки не могут свидетельствовать о существовании Киева за полтысячелетия до возникновения других русских городов, прежде всего с точки зрения теории общественно-экономических формаций, которой придерживались исследователи, праздновавшие в советские годы 1500-летний юбилей Киева (ср.: Комар 2005; Sahaidak 2005).

Более реалистично мыслящие исследователи признают, что эта система не могла быть известна в Киеве до походов Святослава в 970-е гг. В. Б. Перхавко подробно изучил историографию проблемы и материалы, известные из Киуса/Циуса — исходно римской крепостцы на Дунайском лимесе, основанной в III в. на месте гето-фракийского поселения. Однако по археологическим данным этот город продолжал существовать в VIII–XI вв. (Коновалова, Перхавко 2000. С. 27–29) — то есть не стал городищем, упомянутым ПВЛ. Впрочем, прямолинейное соотнесение данных археологии с историческими «реалиями» рискованно.

Возвращаясь к летописи, нельзя не заметить, что информация о Киевце отсутствует в НПЛ, а стало быть, и в реконструируемом А. А. Шахматовым Начальном своде конца XI в. Если городище Киевец стало известно лишь составителю ПВЛ, то информация о нем могла достичь его только во время дунайских деяний Мономаха (захват городов на Нижнем Дунае в 1116 г.). Созвучие имен дунайского городища и Киева, подкрепленное известной летописцу ассоциацией Переяславец — Переяславль (город на рубеже собственно Русской земли), равно как и договор Святослава с греками, способствовали конструированию летописного текста о дунайском походе Кия. Летописец должен был дезавуировать фольклорную легенду о Кие-перевоз-нике (ср.: Смирнов 1997. С. 372–373). Вместе с тем очевидно, что летописец не следовал собственным домыслам или некоему фольклорному тексту: ранняя история, точнее — предыстория Киева, является плодом научной этимологической конструкции.