Книга Доплыть до грота (сборник) - Тамара Михеева

Девочка тоже была бело-синяя. Она носила белое платье без рукавов с синим, похожим на матросский воротником и белую шляпу с синей лентой. Таких платьев у девочки было три – бабушка купила. Когда платья грязнились, бабушка их меняла, но девочка не замечала перемены, и ей казалось, что она ходит в одном и том же, в одном и том же…

Имя у девочки тоже было синим и белым – Соня Ким. «Соня» – слово круглое, мягкое, синее, «Ким» – слово плотное, звонкое, точно гладкий белый камешек с берега. Сонин прадед был корейцем, последним настоящим корейцем в этой семье. Сам он женился на украинке, и с тех пор все его дети и внуки разбавляли и разбавляли древнюю корейскую кровь разной другой. Волосы у Сони рыжеватые, кожа – светлая; глаза – темно-серые и даже без намека на азиатский разрез. Только прадедову фамилию да сдержанный характер получила в наследство бело-синяя Соня Ким.

В этом бело-синем, всегда одинаковом мире, оставалась лишь одна вспышка света – мама. Ярко-оранжевая мама носила одежду красного, желтого, морковного цвета, от нее в любое время пахло апельсинами.

Мама казалась чем-то мифическим, вроде солнечного шторма. Дедушка и дядя Миша рассказывали, что бывает такой. В погожий ясный день все небо вмиг темнеет, наливается чернильными, лохматыми тучами и обрушивает на море потоки воды. Ветер дует такой, что поднимает с земли мелкие камешки, и они бьют в окна. Страшно и весело – настоящий шторм.

Но вдруг какой-то особенный порыв ветра дырявит небо, и сквозь окошко в плотных тучах выливается на штормовое море солнечное золото. Там, за тучами – яркое солнце. И пока небо снова не затянулось, шторм – солнечный.

Когда мама приезжала, на все ложились рыжие отсветы: на синюю лодку, на белый песок, на море и облака, на беленые стены дома, на синюю бабушку, на белого деда.

Дед радовался, бабушка нет. Бабушка так сильно любила Соню, что не могла больше любить никого, даже единственную дочь Катю – Сонину маму.

Мама любила всех; сердце у нее было большое, просторное. Туда вмещались дед, бабушка, Соня, потерянный и забытый Сонин папа, мамин театр, ее соседи, книги, гастроли, планы… И много-много всего могла вспомнить Соня, что берегла мама в своем сердце, и все равно Соне казалось, что там еще много места.

Соня носила мамину фамилию. А Сонин папа был настоящий швед, его звали Ниссе Свантессон, но Соня видела его только на фотографиях. Папа жил в Швеции, где у него были другие, отдельные от мамы дети и много работы. Поэтому он никогда не приезжал к Соне. У мамы тоже было много работы, но она приезжала часто.

Однажды мама уехала на очередные гастроли, а Соню отвезла к бабушке. Перед отъездом сказала:

– Я люблю тебя больше всех на свете.

Первое время Соня целыми днями собирала на берегу камешки и ракушки, набивала ими карманы. От них в карманах оседали песчинки и потом плохо вымывались. Стирая белые платья, бабушка Анна вздыхала и качала головой. Не по поводу песка, а по поводу дочери Кати.

Милая, милая Катя! Синеглазая, с отцовской азиатчинкой, талантливая, умная, вечная отличница, чуткая, радостная, такая доверчивая в детстве – все расскажет… И вот выросла, травою проросла сквозь мать, сквозь ее жизнь, и ушла, ушла, ушла. На все смеется теперь или отмахивается, ничем не поделится, не посоветуется. Легка, смела, весела. И видно, что стареет, медленно, медленнее, чем она, Анна, но все-таки… Привезла Соню, уехала, бросила, можно сказать. Соня хорошая, послушная. Соня родная, роднее всех, лучше, чище. Но Соня тоже вырастет, и Анна боится, мучается и боится, что вырастет и тоже уйдет и Соня. И как только можно пытается остановить, удержать Сонино время.

А Соня все ходит по берегу, смотрит на синее и белое, дышит морским воздухом, играет с кошкой. Вечерами сидит с бабушкой, читает ей сказку про огниво и Кота в сапогах или пишет в тонкую тетрадь букву за буквой: ААААА, БББББ… Подсаживается к дедушке, сонно смотрит телевизор, переводит иногда взгляд на темное окно, за которым медленно и ровно дышит море, оглушительно звенят цикады и стучат о каменную дорожку неспелые, но почему-то все равно падающие грецкие орехи.

Спит Соня крепко, встает рано, ест с аппетитом, почти не капризничает. Она хочет в школу, ждет маму и думает про далекую Швецию.

На маяке работали посменно Антон Андреевич и дядя Миша. Антон Андреевич жил в городе и приезжал на смены, а дядя Миша жил здесь же, в хлипком домике около маяка, и к нему летом приехал сын с женой и двумя детьми. Они в хлипком домике жить не стали. Поставили в огороде большую синюю палатку, рядом соорудили под навесом стол, и получилась у них почти дикая жизнь. Палатка, навес, столик, высокий дяди-Мишин сын Сергей и его жена Настя, костлявый Никита и грациозная Даша – все это называлось Роговы.

Бабушке Роговы нравились, особенно тетя Настя. Но за Соню она беспокоилась: как бы Роговы-дети не обидели молчаливую девочку, очень уж были непосредственны.

Встретились вчера на берегу, познакомились. Соня сама начала разговор, расспрашивала про палатку и про родителей. А когда Никита спросил про ее маму-папу, вдруг начала сочинять.

Врала Соня, первый раз в жизни врала, и так вдохновенно! У отца-капитана куртка белая, аж глаза слепит, фуражка, а на ней золотые якоря. А корабль – огромный! До неба! И белый, конечно. Мама? О, мама… Мама, как солнечный шторм, вся в огне и в золоте, сама – огонь и золото, и скоро приедет за Соней, и свой театр с собой привезет.

Наврала с три короба, испугалась и чуть не бросилась бежать.

Конечно, все откроется. Никита и Даша обязательно узнают, что она не на лето приехала, а живет здесь уже долгих три года, и что мама приезжает не каждое воскресенье, и не с театром, одна. И что папа никакой не капитан, и нет его, совсем нет папы, есть только далекая страна Швеция.

Ночью Соня не спала и все думала, что не выйдет теперь никакой дружбы с Роговыми. Она тихо плакала, щеки жгло. И знала Соня, но не головой, а где-то внутри, там, где слов не бывает, знала, что все не так просто. Что работа работой и театр театром, но есть еще бабушка, которая становится совсем другой, когда приезжает мама. Соня чувствует: бабушка на маму обижена, мама в чем-то виновата – и перед бабушкой, и перед Соней. Не понимает Соня, но так любит маму, что думает: да, виновата, пусть, только приезжай и возьми меня с собой! Забери не от бабушки, я очень ее люблю, и море люблю, и деда, и я правду говорю, когда ты спрашиваешь: «Хорошо тебе здесь?» «Да», – говорю я, и мне правда ведь хорошо. Но ты забери меня, не отсюда, а к себе. Я же послушная, я самая послушная в мире, бабушка говорит, что таких послушных детей никогда не видела, я не буду тебе мешать. Забери меня, и я никогда больше не стану врать. Забери меня.

Если бабушка разрешит.

Ни Даша, ни Никита Роговы ничего не узнали про Сонину ложь. Не приехали театр и Сонина мама, ну и что? Они и не заметили. Роговы ходили в горы, ездили в заповедник, в кино и музеи. Соня провожала их с берега тайком. Потом брала сломанную дедушкину удочку без лески, садилась на выбеленную солью и солнцем корягу у самой воды и ловила рыбу. Она часто так играла. Это была хорошая игра, особенно, когда грустно. Так ее и застала приехавшая среди недели мама.