Книга Жмых. Роман - Наталья Елизарова

Взгляд напротив становился всё упорнее, в нём появилась какая-то безотчётная страстность. Едва уловимым кивком я сделала юноше знак в сторону дверей, затем нарочито громко потребовала счёт, и ещё раз посмотрела на него, давая понять, что буду ждать его на улице. Он вышел через минуту. Не говоря ни слова, положил свою руку мне на затылок и притянул к себе, ткнулся шершавыми, обветренными губами в мои губы. До машины, стоявшей через дорогу, мы доплелись вслепую, спотыкаясь, вцепившись друг в друга жадными, нетерпеливыми пальцами.

…Я проснулась от какого-то шуршания. Повернув голову, увидела, как он, сидя на краю кровати, чиркает что-то в блокноте.

— Что ты делаешь?

— Рисую.

На листке резкими энергичными штрихами была запечатлена спящая нагая женщина.

— Если когда-нибудь этот этюд превратится в картину, я назову её «Одиночество приходит в сумерках», — сказал он.

— Ты художник?

— В свободное время.

Мне хотелось спросить: «В свободное от чего?», но я сдержалась, да это и неважно — времени на разговоры всё равно больше не было: рано утром я планировала ехать в банк, и с ночным гостем пора было закругляться.

Закалывая растрепавшиеся волосы, я указала жестом в сторону тумбочки:

— Деньги возьми там.

Бросив на меня недоумённый взгляд, он машинально открыл ящик тумбочки. Недавнюю растерянность сменила гримаса отвращения. Он сгрёб банкноты и швырнул мне в лицо. Я и опомниться не успела, как на меня со всех сторон посыпался град тумаков.

— Сука! Какая же ты сука! — вопил он, лупцуя меня, как иступлённый.

— Прекрати! Что ты делаешь? — орала я, уворачиваясь и заслоняясь руками от затрещин.

Наконец мне удалось оттолкнуть его и вырваться.

— Ты чокнутый, да? — отбежав от него на безопасное расстояние, я набросила на плечи пеньюар. — Ты меня чуть не убил!

— Я, по-твоему, кто — проститутка? Как ты смеешь так меня унижать!

— Прости… я не думала… — ситуация была настолько нелепой, что я чертыхнулась.

— Сволочь! — процедил он, запуская в меня блокнотом.

Я присела, и он просвистел над головой.

— Извини, я не хотела тебя обидеть… — теперь на свету я смогла его, как следует рассмотреть: голый, встрёпанный, взбешённый — он был чертовски хорош собой.

— Думаешь, я пошёл за тобой, потому что мне нужны были твои вонючие деньги? Ты просто понравилась мне!

— Ладно, хорошо… я просто понравилась тебе… Конечно, кто же спорит… Только не дури, ладно!

Вслед за блокнотом полетела подушка.

— Гадина!

— Эй, эй, угомонись!.. Признаю, я была не права… Прости, пожалуйста!..

Подняв с пола блокнот, я с удивлением перелистала страницы, изборождённые карандашными зарисовками. Ничего не понимая в искусстве, я на всякий случай сказала, что это здорово.

— Ты ни хрена в этом не понимаешь! — натягивая штаны, прорычал он.

— Но мне правда нравится!.. — это уже походило на заискивание. — Как тебя зовут?

— Не твоё собачье дело!..

Выругав последними словами, он ушёл.

…Через несколько дней в мой кабинет заявился Отец Гуга и, не говоря ни слова, протянул сложенный вчетверо лист бумаги. Развернув его, я увидела свой карикатурный портрет: эдакая дьяволица, на которой кроме чулок и колье ничего не было, в неприличной позе возлежала на тугих мешках с надписью «кофе» и прикуривала от банкноты в полмиллиона рейсов.

— Какая гадость! — пробормотала я. — Где вы это взяли?

— Этими картинками обклеен весь город.

— Пошлите людей — пусть снимут… И перестаньте ухмыляться — это не смешно!..

Как только за управляющим затворилась дверь, я достала из ящика письменного стола забытый ночным гостем рисунок. Положила рядом с тем, что притащил ехидный Гуга.

…Два обнажённых тела. Внешнее сходство между ними — очевидно. И вместе с тем — это две разные женщины.

Одна из них словно и не была раздета: цинизм, нелюдимость, холодность, скепсис надёжно укутали её от посторонних глаз, но, странное дело, — не сделали сильнее: на свете не было более ранимого и уязвимого существа, чем эта порочная и агрессивная леди.

Другая, погружённая в безмятежный, не омрачённый ни беспокойством, ни переживаниями, сон, казалось, не нуждается ни в каких покровах: в её беззащитности и обезоруживающей доверчивости крылась непостижимая сила.

Одной из этих женщин я стала, другой — могла бы стать…

Меня захлестнуло дикое желание изорвать рисунки на мелкие кусочки, чтобы от них не осталось и следа. Но я не осмелилась к ним даже прикоснуться…

Кто ты, таинственный пришелец, разрезавший меня надвое бумажным листом?.. Кто дал тебе право влезть в мою душу?!

…Вечером я отправилась в кафе, где произошла наша встреча. Не найдя его среди посетителей, я, тем не менее, узнала молодых людей, с которыми он был в тот вечер, и подошла к ним.

— Пару дней назад с вами здесь был парень в коричневой куртке… Он художник. Как мне его найти?

— Антонио? Он, наверное, в мастерской.

Мне дали адрес.

С трудом отыскав трущобу в одном из беднейших кварталов на окраине города, я вскарабкалась по узкой скрипящей лестнице на чердак. Отодвинув грязную ситцевую занавеску, служившую дверью, шагнула в комнату… Стремянка, мольберты, бутылки, деревянная лохань с замоченным бельём, миска с обглоданной отварной кукурузой, колченогий стул со сваленной на него одеждой, бельевая верёвка через всю комнату, разбросанные кисти, пестревшие разноцветными красками скомканные тряпки, пустые рамы, консервная банка, над которой кружили мухи… И резкий окрик за спиной:

— Зачем пришла?

Он был босиком, в рваных штанах со спущенными подтяжками. За его спиной встревожено выглядывала молодая женщина и, с любопытством, девочка двух лет.

— Здравствуйте, — сказала я им.

Женщина, устало кивнув, прошла в комнату и принялась собирать на столе тарелки. Девочка взгромоздилась на какое-то лежащее у стены тряпьё и принялась без смущения разглядывать меня. Я остановилась перед одной из картин: не скажу, что она мне понравилась, просто созерцание позволяло не говорить ни слова.

— Хочешь купить? — запальчиво выкрикнул он. — Предупреждаю, это будет стоить очень дорого!

— Сколько?

— Тысячу!

Усмехнувшись, я вытащила чековую книжку и, пройдя к столу, неторопливо выписала чек.

Враждебность хлестала из его глаз буквально через край.

— Ты думаешь, что всё можешь купить, да? По-твоему, раз мошна набита, так и весь мир — один большой прилавок?! Пришла, ткнула пальцем — и всё — упаковывайте!