Книга Прожившая дважды - Ольга Аросева

Есть золотые вещи, доставленные из Сибири Петру I. К какому они времени относятся и где найдены, никто не знает. Но работа грубая. Лучшая работа греческая 3 в. до нашей эры. Золотые вещи этого времени найдены близ Керчи.

Переговоры в Смольном с Угаровым[103]. Он, видимо, не особенно слаженно работает с Позерном. А может быть, я ошибаюсь. Во всяком случае Угаров назвал мне своих кандидатов для уполномоченного ВОКСа.

С Угаровым сидел Королев[104]. Он обо всем разговаривал удальски, а на Угарова смотрел вопрошающими глазами. Я старался не впасть в тон Королева и говорил тихо и сдержанно.

Когда мы договорились об определенном решении и я сказал, что пришлю управделами, Королев просил, чтоб последний зашел прямо к нему.

— А где вы, в какой комнате? — спросил я.

— Да там найдут как-нибудь, — ответил К. тоном провинциальной знаменитости.

В Доме ученых сделал доклад. Председательствовал Н. И. Вавилов.

Старик Курнаков (химик) хитро улыбался и выражал довольство Менделеевским съездом (там были только фашисты от Германии). Ассистент Курнакова, большеголовый, лобастый, рыжий малый, бритый, гладкий, розовый — кажется, тоже не особенный друг Советского строя. Уж очень он нейтрален, ни на кого не смотрит.

После доклада говорил Вавилов, потом Цвибель[105], потом Державин[106] блистал словесностью — и Курнаков вставил словечко. И все в одно: надо урегулировать дело посылки наших ученых на международные конгрессы.

Это Угаров подсказывал мне, что они будут атаковать меня по вопросам выезда за границу. Во многом ученые правы: нельзя наши научные делегации ставить в сложное положение, т. е. тянуть решение вопроса о выезде до последней минуты, так что ученые потом едут либо без докладов, либо с наспех сделанными докладами, либо опаздывают и приезжают после конгрессов.

После доклада ужин, т. е. скромные бутерброды. К ужину были «нажимисты» — Державин (я заметил, что эстеты всегда, почти всегда чревоугодники), Цвибель и Курнаков. Последний аппетитно закрыл свою грудь салфеткой. Цвибель как инженер и к тому же награжденный, т. е. в некотором смысле «юное дарование», кушал без салфетки. Державин приглашал меня к себе на завтрак.

Лег спать. И как всегда теперь — мои ежевечерние предсонные думы — думал о смерти, как останутся дети, успею ли написать им завещание.

2 ноября

Утром в ВОКСе. В 13 часов у Державина. Супруга его из «малявинских баб».

Удобный кабинет для занятий. Державин очень трогательный. Он мне нравится, в нем много сентиментальности. Он — Карамзин нашего времени, а Карамзина я люблю.

Скудно, но вкусно и изысканно. Была еще жена сына Державина. Вспоминали Прагу. Моих дочерей. Плывет вода времени.

Вечером в театре (Александринский). «Бойцы». Плохо играют.

3 ноября

Много было мелких дел. Провели вечер у Самойловича. Была Августа, хорошо декламирует (из «Женитьбы» Гоголя). И я выступал.

4 ноября

Приготовляемся к возвращению в Москву.

Покупали посуду. Я, потихоньку от жены, чтоб сделать сюрприз, купил ковер, который ей очень понравился. Его везет в Москву Головчинер[107].

У нас был Самойлович.

Сын совсем выздоровел.

Ночью поехали. Вильм оказала неисчислимые услуги. В поезде все знакомые — Томский и др.

Томский долго не ложился спать, громко говорил, пил и пел. Он хочет забыться и, забывшись, войти в ритм нашей жесткой, непрощающей жизни.

Не сразу, а все же угомонился.

5 ноября

Москва. Свежий континентальный воздух. Моих замов на вокзале нет. Черт их знает, почему. Кажется, сами себя перехитрили.

Дома. Дети в школе.

Ушел в ВОКС. Гера была поражена ковром. Мне удалось его пронести и разложить в ее комнате раньше, чем она вошла.

Дела…

Звонил Барбюсу. Задал вопросы аппарату по подготовке материалов к моей поездке.

Кулябко долго докладывал разные принципиальные вопросы.

Наконец дома — и объят детской милой радостью. Дети, дочери, разве я могу с вами расстаться? Никогда. А все же должен им сказать, что думаю на 11/2 месяца ехать за границу. Надо знать их дочернее к этому отношение. Но не сейчас, позже скажу.

Тетрадь № 3

16 декабря

Париж. Дневник кончился 5 ноября 1934 г. периодом моего девятидневного пребывания в Ленинграде.

В Москве я все время готовился к отъезду и столь интенсивно, что не мог уже ни в театр ходить, ни уделять достаточно времени жене и детям, иногда день кончался полным обессилением и каким-то внутренним разломом. Мне все кажется, что делаю не настоящее, а какое-то эфемерное дело. Настоящее же дело нашего государства делают бывшие наши враги. Посол в Италии Штейн, бывший кадет, органический враг всего, что есть революционное. Трепещущий чиновник Якубович послан в Норвегию. Тихий и нестроптивый Тихменев — в Данию. А на внутренних постах тоже архаровцы. Они делают в работе много ненужных (впрочем, может быть, им нужных) затруднений.

Наконец, согласовав содержание своей поездки, я направился в путь.

Простился с милыми, удивительно прелестными дочерьми.

Хотел оставить завещание детям. Все-таки пора, к полсотни года подходят. Но не успел. На этот раз даже не боялся, как обычно, а просто не успел.

Варшава. Вечер. На вокзале разговоры с секретарем полпредства. Сын спит.

Берлин. Суриц[108] — умный, «ощупывательный»: он вперед идет, как в потемках. Знает цену себе. Принял хорошо.

Очень трудно с сыном.

Прага. Встретили на вокзале хорошо. Приехали в довольно жаркую душную комнату. Отец Геры мне нравится. Он человек без предрассудков или не страдает от них.

Сразу приступил к работе. Интересно. Деловые свидания. Веду особый рабочий дневник.

На обеде у Боучена[109], где был редактор «Прагер Пресс», позвонили по телефону и сообщили, что сегодня (1.12.1934) убили в Ленинграде Кирова.