Книга Женитьба доктора Поволжина - Александр Зернин

– Глаша, сбегай, доложи барину, – распорядилась Лукерья.

– Не надо! Я не хочу! – шумела Ольга Петровна, но Глаша уже выскользнула за двери и, пробежав через приемную, ворвалась в кабинет.

Доктор выслушивал больного. Увидев Глашу, он сделал удивленное лицо.

– Что такое? – спросил он, недовольный.

– Барыня просит прийти поскорее, очень нужно.

– Простите, пожалуйста, – извинился он перед пациентом и поспешно вышел.

– Что случилось? – спросил он, увидев тещу в коридоре.

– Я приехала за дочерью, – объявила та безапелляционно.

– А она хочет? – спросил доктор.

– Я ее и спрашивать не буду, а просто прикажу следовать за мной.

– Вика остается здесь, а вы, сударыня, будьте добры проследовать к выходу. Позвольте поцеловать вашу ручку.

– Нахал! Не дам я вам руки.

– А это, как вам угодно, настаивать не буду. Вика, ты что скажешь? Хочешь ехать с матерью? Пожалуйста, я не задерживаю, – добавил он, идя на крайний риск и сам себе удивляясь.

– Нет, – ответила Вика робко.

– Сударыня, вы слышали? Прошу оставить нас в покое. Мое почтение Николаю Степановичу.

Доктор взял Вику под руку и увел с собой. Он оставил ее в спальне.

– Прости, милая, я запру тебя на ключ, чтобы мамочка к тебе не ворвалась. Таким образом, на тебе не будет никакой вины перед ней. Подожди минуту, она сейчас уйдет, и не волнуйся: я буду джентльменом.

Вика, покорившись решительному тону мужа, села на кушетку и закрыла лицо руками. В течение одной минуты она слышала резкие выкрики матери и спокойный голос доктора, затем глухо хлопнула дверь в передней и шум прекратился. Доктор вернулся в спальню и сообщил, что Ольга Петровна уехала.

– А вы не обидели маму?

– Абсолютно ничем. Скорее она меня обидела, но я решил терпеть. Прости, – меня ждет больной, которого я оставил полуголым.

Доктор ушел. Посидев несколько минут в раздумье, Вика встала и вышла в коридор, затем, после некоторого колебания, отправилась на кухню, куда в обычное время почти не заходила. Лукерья и Глаша посмотрели на нее с любопытством. У них сидела в гостях просвирня.

– Мама очень рассердилась? – нерешительно спросила Вика.

– Как вас сказать, маленько рассердившись, уехали.

– Она ничего не говорила?

– Очень даже говорила, повторить даже вот как противно.

– А что?

– Напраслину про барина сказала… будто он с Аленой Степановной шуры-муры разводит. Грешно такое говорить. Барин наш закон соблюдает, дай Бог всякому, а не то что глупости какие. Вы уж простите, а стыдно нам даже думать про такое.

– А может, барыня, мамочка ихняя, и взаправду что-нибудь приметила. Они, говорит, друг друга тыкают, а у господ, если кавалер начинает звать даму на «ты», то значит до греха уж недалеко, – медовым голосом протянула просвирня.

– Пустое плетешь, – сердито оборвала ее Лукерья, – чего зря язык распустила? Ведь знаешь, что врешь. Зачем это делаешь? Мы-то все видим и знаем, что туточки все чисто было.

Вика ушла с неприятным чувством. Яд клеветы проник в ее душу. Она села в спальне у окна и задумалась. «А вдруг мама права? Все это очень странно». Вика пришла в дурное настроение, которое продержалось весь день. Муж за столом старался ее развеселить. Рассказал про смешную пациентку, которая просила дать ей лекарство от потолстения.

– Я ей говорю: «Лучшее средство – это избегать переедания». Она осталась очень недовольна: «Зачем же жить тогда, если даже есть нельзя?» Я отвечаю: «Живите высшими интересами». – «Да я пробовала, и кончилось тем, что муж завел любовницу».

Вика слушала с полным равнодушием.

– Но отчего ты такая грустная?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? Ведь вы любите Аллу.

– Это неправда, – с твердостью ответил муж. – Я люблю только тебя. Ты моя мечта и всегда останешься ею.

Вике приятно было бы поверить в это, но червь сомнения продолжал свою работу, и она ушла спать молча.

На следующий день она продолжала быть не в духе. За завтраком муж напомнил, что они вечером едут в балет и что она должна вовремя быть одета. Вика согласилась. Дома ей было скучно. Вообразив себя жертвой, она пыталась почитать Достоевского, но ей стало еще скучнее. «Хоть бы приехала тетя. Почему она так поспешно скрылась?» И опять мрачные мысли завладели ей.

После обеда она переоделась в вечернее платье. Долго любовалась собой, вертясь перед зеркалом, и осталась довольна. Вынула из шкатулки перстень, и опять грустные сомнения проникли в ее сердце. «Этот перстень был куплен, вероятно, для того, чтобы отвести мне глаза или, может быть, чтобы искупить вину», – подумала она и убрала его обратно.

Перед отъездом муж постучался и спросил, готова ли она? Вика вышла молча, с гордым видом.

– А почему же нет перстня? – спросил муж, удивленный.

– Не хочу, – капризно ответила она.

– Ну, нет, милая моя, для чего же я подарил тебе его? Прошу тебя, надень его сейчас же. Ты красива, это признано всеми, а с перстнем будешь еще лучше.

Этот довод показался Вике убедительным. Она снова вынула перстень из шкатулки и надела его на палец.

– Ну вот, как хорошо. Прямо принцесса, – сказал доктор с облегчением и поцеловал ей руку. Вика накинула свою норковую шубку, и они сошли вниз, оба нарядные и красивые. Швейцар, закрыв за ними дверь, даже прищелкнул языком.

– Это вам не фунт изюма, а прямо ай-люли малина с ананасом. Красотка какая, жук ее забодай, – проговорил он им вслед.

– Севодни все наладится, помяни мое слово, – сказала швейцариха, выйдя посмотреть.

* * *

Вика с достоинством заняла свое место в партере. Муж сел рядом, преисполненный законной гордости. Из лож бенуара Вику лорнировали с заметным интересом. Иногда с любопытством рассматривали ее мужа и вполголоса обменивались замечаниями.

«Все завидуют мне, – думал он, улавливая эти взоры, – а я до сих пор вроде Бурриданова осла наизнанку… гм… Во всяком случае пускай завидуют…» – и он пришел в хорошее настроение.

Вика сидела молча и со скучающим видом посматривала на свой перстень, который переливался радужными огоньками, отражая свет большой люстры над партером. Она скучала, испытывая в то же время некоторое удовлетворение, так как успела уже почувствовать, что ею любуются со всех сторон. Даже в отверстии, сделанном в занавесе, один глаз сменялся другим, и Вике казалось, что из-за занавеса, со сцены, тоже все поочередно смотрят на нее. В оркестре настраивали инструменты. Разрозненные, мелодичные звуки приятно ласкали слух и создавали атмосферу нарядного уюта. Но вот дирижер поднялся на свой высокий стул и несколько секунд просидел неподвижно. В оркестре и в зале все стихло. Свет потух. Капельмейстер взмахнул палочкой, и нежные звуки тихо заструились как будто издалека, точно из другого мира, сначала пианиссимо, потом все громче и вдруг перешли на форте, заполнив собой сразу все. Смычки стремительно задвигались вверх и вниз, лихорадочно совершая какую-то волшебную работу. Занавес медленно поднялся и перед зрительным залом открылось сказочное царство, где все было полно грации и красоты. Балерины порхали по сцене, легкие, как воздух, то отделяясь от земли, то приседая в глубоком реверансе или кружась точно подхваченные вихрем, и вдруг переходили на пантомиму, в которой каждый жест пленял своей экспрессией и красотой.