Книга Неоконченные предания Нуменора и Средиземья - Джон Рональд Руэл Толкин

Когда Мелиан услышала ответ Морвен, она исполнилась жалости, ибо угадала мысли Морвен. И поняла Мелиан, что судьбы, предвиденной ею, так просто не избегнуть.

Шлем Хадора вручили Тинголу. Шлем тот был выкован из серой стали, украшен золотом и исписан рунами победы. Великая сила была в том шлеме, ибо владелец его мог не страшиться ни ран, ни смерти: любой меч ломался об этот шлем, любая стрела отлетала в сторону. Выковал его Тельхар, прославленный мастер из Ногрода. Шлем был с забралом, устроенным на манер тех пластин, которыми гномы защищали глаза, работая у горна, и потому лицо того, на ком был этот шлем, наводило ужас на врагов, и притом было надежно защищено от стрел и пламени. На верхушке шлема, как вызов врагам, красовалась позолоченная голова дракона Глаурунга – этот шлем сделали вскоре после того, как Глаурунг впервые выполз из врат Моргота. Часто надевал этот шлем в битву Хадор, а после него – Галдор, и радовались сердца воинов Хитлума при виде Золотого Дракона, высоко вознесшегося над полем боя, и кричали они:

– Дракон Дор-ломина достойней золотого змея Ангбанда!

Но шлем тот был создан не для людей, а для Азагхала, владыки Белегоста, убитого Глаурунгом в Год Скорби[38]. Азагхал отдал его Маэдросу, в благодарность за то, что тот спас его жизнь и сокровища, когда Азагхал попал в орочью засаду на Гномьем тракте в Восточном Белерианде[39]. Маэдрос же послал его в дар Фингону, с которым они часто обменивались знаками дружбы, в память о том, как Фингон загнал Глаурунга в Ангбанд. Но во всем Хитлуме нашлось лишь два воина, которым было по силам носить гномий шлем – Хадор и сын его Галдор. И потому, когда Хадор стал владыкой Дор-ломина, Фингон вручил шлем ему. По несчастью, вышло так, что на Галдоре не было этого шлема в тот день, когда он защищал Эйтель-Сирион, ибо враг напал внезапно, и Галдор выбежал на стену с непокрытой головой, и орочья стрела попала ему в глаз. А для Хурина Драконий Шлем был слишком тяжел, и к тому же он не хотел его носить, говоря:

– Я предпочитаю встречать врага с открытым лицом.

Но все же он считал этот шлем одним из величайших сокровищ своего дома.

Надо сказать, что подземные сокровищницы Тингола в Менегроте были полны всякого оружия: доспехов с узором, подобным рыбьей чешуе, сияющих, как река под луной; мечей и секир, щитов и шлемов, созданных самим Тельхаром или его учителем, Гамиль-Зираком Древним, или эльфийскими кузнецами, что были еще искуснее гномов. Ибо Тингол получил в дар несколько вещей, принесенных из Валинора и созданных самим Феанором-искусником, величайшим из мастеров, когда-либо живших в мире. И все же Тингол любовался шлемом так, словно сокровищницы его были скудны, и сказал он учтиво:

– Воистину, благородные чела венчал он некогда, чела предков Хурина.

И тут пришла ему новая мысль, и велел он позвать к себе Турина, и сказал ему, что Морвен шлет своему сыну бесценный доспех, сокровище его отцов.

– Прими ныне Драконью Голову Севера, – сказал он отроку, – а когда настанет тебе время надеть его, носи с честью.

Но Турин был еще слишком мал и не мог даже поднять шлема, и не обратил на него внимания, ибо тоска томила его.

Турин в Дориате

Турин рос в Дориате, и Мелиан заботилась о мальчике, хотя он редко встречался с ней. В лесу жила дева по имени Неллас, и она, по просьбе Мелиан, присматривала за Турином, когда он бродил по лесу, и часто, словно невзначай, выходила ему навстречу. И от Неллас Турин узнал многое о тропах Дориата и о зверях и птицах, что жили в лесу; и еще она научила его говорить по-синдарски на старинный лад, как было принято в королевстве; ибо язык Дориата отличался учтивостью и богатством слов и выражений[40]. И благодаря этой дружбе нрав Турина смягчился, хоть и ненадолго – вскоре на него снова пала тень, и дружба их пролетела, как весеннее утро. Ибо Неллас не бывала в Менегроте – она не любила каменных сводов; и потому, когда отрочество Турина миновало и он обратился мыслями к деяниям мужей, они с Неллас стали видеться все реже, и наконец Турин совсем забыл о ней. Но она по-прежнему присматривала за ним, хотя и не показывалась ему на глаза[41].

Девять лет прожил Турин в чертогах Менегрота, и все это время сердце и помыслы его были заняты родичами. Иногда он получал от них утешительные вести: Тингол при любой возможности отправлял гонцов к Морвен, и Морвен посылала с ними весточки сыну. И потому Турин знал, что сестра его Ниэнор растет и расцветает, как прекрасный цветок на серых равнинах Севера, и что жизнь Морвен стала полегче. А сам Турин вырос, и стал высоким и могучим мужем, и славился отвагой и силой по всему королевству Тингола. Многому научился он в те годы; жадно внимал он преданиям давно минувших дней; и сделался он задумчивым и немногословным. Белег Могучий Лук часто приходил за Турином в Менегрот, и уводил мальчика в глушь, и обучал его лесной науке, и стрельбе из лука, и бою на мечах (который Турин любил больше всего). Но ремесла давались Турину хуже, ибо он плохо умел рассчитывать свои силы, и часто неосторожным ударом портил всю работу. И не только в этом судьба, казалось, не благоволила к Турину: часто его замыслы рассыпались прахом, и он редко добивался, чего хотел; и друзей у него было мало: он был суров и редко смеялся, и юность его была омрачена тенью. Но те, кто хорошо знал Турина, любили и уважали его, и ему оказывали почет, как приемному сыну короля.

Но один эльф невзлюбил его за это, и чем старше становился Турин, тем больше росла неприязнь эльфа. Эльф тот звался Саэрос сын Итильбора. Он был из тех нандор, что укрылись в Дориате после того, как их вождь Денетор пал на Амон-Эребе, в первой битве Белерианда. Эти эльфы по большей части жили в Арториэне, на востоке Дориата, меж Аросом и Келоном, а иногда переходили Келон и странствовали по пустынным восточным землям. Эти эльфы недолюбливали людей с тех пор, как эдайн прошли через Оссирианд и поселились в Эстоладе. Но Саэрос обычно жил в Менегроте, и король уважал его. Саэрос был горд, и с теми, кого считал ниже себя по положению и заслугам, обходился пренебрежительно. Он был другом менестреля Даэрона[42], ибо и сам искусно слагал песни, и не любил людей вообще, а родичей Берена Эрхамиона – в особенности.