Книга Превращение - Мэгги Стивотер

Грейс.

Очутившись в доме, я зажег свет на кухне, потом в коридоре. В голове у меня прозвучал голос Бека, выговаривающего мне, девятилетнему: «Зачем устраивать в доме полную иллюминацию? Мы что, подаем сигнал инопланетянам?»

Я двинулся по дому, включая каждую лампу, и из каждой комнаты навстречу мне вставали воспоминания. Ванная, где я чуть не превратился в волка после того, как познакомился с Грейс. Гостиная, где мы с Полом играли на гитаре — его видавшая виды «Фендер» до сих пор была прислонена к каминной полке. Комната для гостей на первом этаже, куда Дерек таскал свою подружку из города, пока Бек не устроил ему головомойку. Я включил свет на лестнице, ведущей в подвал, и в библиотеке внизу, потом поднялся и зажег в кабинете Бека лампу, которую пропустил. В гостиной я задержался ровно настолько, чтобы на полную громкость включить дорогущую стереосистему. Ульрик купил ее к моему десятому дню рождения, чтобы я «мог слушать „Джетро Талл“ так, как его полагается слушать».

На втором этаже я щелкнул выключателем торшера в комнате Бека, где он практически никогда не спал, предпочитая складировать на кровати книги и газеты, а спать в кресле в подвале с какой-нибудь раскрытой книгой на груди. В тусклом желтом свете ожила комната Шелби, девственно-чистая и нежилая, лишенная каких бы то ни было следов пребывания ее хозяйки, за исключением старого компьютера. На краткий миг я заколебался, сражаясь с искушением расколотить монитор, просто потому что мне хотелось что-нибудь ударить, а уж кто-кто, а Шелби этого заслуживала, но она этого не увидела бы, и в таком случае удовлетворение было бы неполным. В комнате Ульрика время, казалось, остановилось. На кровати валялся его пиджак и лежали аккуратно сложенные джинсы; на тумбочке до сих пор стояла пустая чашка. Следующей была комната Пола; на комоде красовалась стеклянная банка с двумя зубами: один принадлежал ему самому, другой — мертвому белому псу.

Собственную комнату я оставил напоследок. С потолка свисали на нитках журавлики-воспоминания. По стенам тянулись книжные полки. Пахло затхлостью и запустением; мальчик, который вырос здесь, не жил в этой комнате уже давно.

Что ж, теперь я буду тут жить. Одиночка, слоняющийся по дому в надежде на возвращение остальных членов семьи.

Однако за миг до того, как я протянул руку к выключателю на стене темной комнаты, до меня донесся рев мотора.

Я больше не был один.

— Ты что, пытаешься посадить тут самолет? — поинтересовалась Изабел.

Зрелище она представляла собой совершенно нереальное, стоя посреди гостиной в шелковых пижамных штанах и дутом белом пальто с меховым воротником. Я никогда еще не видел ее без макияжа; она казалась намного моложе.

— Дом видно за милю. Тут, наверное, не осталось ни одной незажженной лампочки.

Я ничего не ответил. В голове у меня до сих пор не укладывалось, каким образом Изабел очутилась здесь в четыре утра в компании с парнем, которого я в последний раз видел на полу у нее на кухне — он превращался в волка. Теперь он стоял здесь в потрепанной толстовке и мешком висящих джинсах, из-под которых выглядывали опухшие босые ноги жуткого сизого оттенка, и вид у него был такой, как будто все это его совершенно не заботит. То, как он смотрел на Изабел и как она из кожи вон лезла, чтобы не смотреть на него, наводило на абсурдную мысль о том, что их что-то связывает.

— Ты обморозился, — сказал я ему первое, что пришло в голову. — Нужно отогреть тебе пальцы, иначе приятного потом будет мало. Изабел, ты не могла этого не знать.

— Я же не идиотка, — отозвалась Изабел. — Но если бы мои родители застукали его у нас в доме, ему была бы крышка, и тогда приятного было бы еще меньше. Я решила, что в такой ситуации лучшим выходом будет привезти его сюда, тем более шанс, что они посреди ночи заметят отсутствие моей машины, ничтожный. — Если Изабел и заметила, что я сглотнул, она не сделала паузу. — Кстати, это Сэм. Тот самый.

Я не сразу сообразил, что теперь она обращается к самоуверенному обмороженному типу.

«Тот самый Сэм». Интересно, что она наговорила ему про меня? Я взглянул на парня, и снова его лицо показалось мне до боли знакомым. Не по-настоящему знакомым, когда где-то встречал человека лично, а скорее напоминающим какого-то актера, имени которого не можешь вспомнить.

— Значит, ты теперь здесь за главного? — сказал он с улыбкой, которую я бы определил как сардоническую. — Я Коул.

«Ты теперь здесь за главного». А ведь так все и было.

— Ты не видел, еще кто-нибудь из волков уже превращался? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Я думал, мне еще слишком рано превращаться.

Вид его пальцев настолько беспокоил меня, что я вышел в кухню и отыскал там флакончик с ибупрофеном. Вернувшись, я бросил его Изабел, и та, к изумлению моему, его поймала.

— Это потому, что тебя укусили совсем недавно. То есть в прошлом году. Сейчас температура не имеет для тебя такого большого значения. Какое-то время превращения будут… непредсказуемыми.

— Непредсказуемыми, — эхом отозвался Коул.

«Сэм, прошу тебя, не надо так больше, прекрати». Я заморгал, и голос матери заглох, вернувшись в прошлое, туда, где ему было самое место.

— Это еще зачем? Для него? — Изабел взглянула на флакончик с таблетками и кивнула в сторону Коула.

И снова у меня промелькнуло ощущение, что этих двоих что-то связывает.

— Ага. Когда пальцы начнут отходить, боль будет адская, — сказал я. — Так будет терпимо. Ванная там.

ИЗАБЕЛ

Коул взял ибупрофен, но я видела, что он не собирается его принимать. То ли воображал себя крутым мачо, то ли из религиозных соображений, то ли еще почему, уж не знаю. Но когда он скрылся в ванной, я услышала, как он щелкнул выключателем и поставил бутылочку, не открывая ее. Потом в ванну полилась вода. Сэм отвернулся с выражением странного отвращения на лице, и я поняла, что Коул ему не понравился.

— Ну, Ромул, — произнесла я, и Сэм обернулся, вытаращив на меня свои желтые глаза. — Что ты делаешь здесь в одиночестве? Я думала, вас с Грейс придется отделять друг от друга хирургическим путем.

Проведя последний час с Коулом, который демонстрировал исключительно те эмоции, которые считал нужным демонстрировать, странно было увидеть на лице Сэма неприкрытую боль. Одни только его густые темные брови сами по себе были воплощением страдания. Мне пришло в голову, что они с Грейс могли поругаться.

— Ее родители спустили меня с лестницы, — сказал Сэм и на миг улыбнулся, как делают люди, когда им совсем не до смеха, но нет желания показывать это. — Грейс… э-э… стало плохо, и они… э-э… обнаружили нас вдвоем и спустили меня с лестницы.

— Сегодня ночью?

Он кивнул, совершенно потерянный и искренний. Я не могла заставить себя взглянуть на него.

— Угу. Я приехал сюда незадолго до вас.