Книга Материнское воскресенье - Грэм Свифт

Выходной дают только в Материнское воскресенье. И тогда можно поехать домой, повидаться с родителями. Но у Джейн в этот день всегда возникало легкое чувство растерянности. Чем ей заняться? Что ей делать с собой в Материнское воскресенье? Вряд ли она могла бы, например, отправиться искать свою мать.

Хотя, если бы она не стала горничной, как бы она в таком случае поступила с собой, как бы распорядилась своей жизнью? И в ответ на этот вопрос она высказывала предположение – и ее морщинистое лицо вновь расцветало улыбкой, – что любой человек довольно-таки часто оказывается в подобном затруднительном положении, когда, растерявшись, совершенно не представляет, что ему с собой делать и как жить дальше.

«Мои годы в роли горничной» – так она впоследствии будет это называть. Или «моя юность в роли служанки». Но при этом она никогда не прибавит: «которая, впрочем, совсем недолго оставалась девственно чистой». Или иногда она говорила: «годы, проведенные мной в услужении». Теперь трудно даже представить себе такое время, когда полмира были «в услужении». Джейн родилась в 1901-м – по крайней мере, год-то в приюте, должно быть, определили правильно, – так что любой смог бы предсказать, что этой девочке прямо-таки на роду написано стать служанкой. А вот того, что она станет писательницей, никто бы предсказать не смог. Даже весьма доброжелательная комиссия в сиротском доме, которая, собственно, и постановила, что имя девочки – Джейн Фэйрчайлд, а родилась она первого мая. И уж в последнюю очередь, пожалуй, нечто подобное могла бы предсказать ее мать.

Когда во время различных интервью Джейн просили описать атмосферу, царившую в военные годы (имея в виду, разумеется, Первую мировую), она говорила, что это было так давно и, как ей представляется, в совершенно ином мире, что любые попытки что-то припомнить будут, по сути дела, почти равносильны… написанию очередного романа. Она и не помнит, действительно ли она тогда уже появилась на свет? Хотя, если честно, тут же добавляла она, всеобщего горя и бесчисленных утрат она, конечно же, не замечать не могла. Да и как можно было этого не заметить? Она, например, каждую неделю вытирала пыль в комнатах обоих «мальчиков», где все должно было оставаться «в точности как прежде». Входишь туда, говорила она, набрав в грудь побольше воздуха, и потом действуешь, уже не переводя дыхания.

Но ведь она никогда их не знала, погибших на войне мальчиков, которые жили когда-то в этих комнатах, так что, входя туда, думала примерно так: у каждого из них было по целой комнате, обставленной прекрасной мебелью! А если ты от рождения лишен не только собственной комнаты, но и самого необходимого – а это как раз и была ее ситуация, не так ли? – тебе, пожалуй, трудновато разделять взгляды и чувства родителей этих «мальчиков». И потом, не она ведь виновата в том, что разразилась эта война, правда? Да, наверное, можно было бы сказать, что ей в каком-то смысле повезло, ибо в это страшное время у нее не было ни брата, ни отца, ни – она была все-таки слишком юна – мужа, о которых она должна была бы думать и тревожиться. И, разумеется, можно было бы сказать, что, к счастью, она попала в хороший приют, хотя порой эти заведения бывают просто отвратительными, и детей там всячески обижают и оскорбляют. Возможно, ее мать, кто бы она ни была, обладала некой интуицией или, по крайней мере, отличала хорошее от плохого, когда выбрала именно этот сиротский дом, чтобы подбросить туда свое дитя.

В приюте Джейн повезло и в том смысле, что она все-таки получила начальное образование, а ведь многие дети, даже имеющие родителей, такой возможности были лишены. Не было, например, никакого образования у многих из тех, кого одели в солдатскую форму и отправили на фронт, в траншеи. И на службу Джейн определили лишь в четырнадцать лет. К этому времени она научилась не только хорошо читать, писать и считать, но и – будучи совершенно свободной от каких бы то ни было семейных связей и оков – отличалась весьма сильной, возможно, более сильной, чем у других, жаждой жизни.

И потом, разве плохо было стать Джейн Фэйрчайлд и отмечать свой день рождения первого мая? Любой бы этого захотел.

Так что, говорила она, и на лице ее вновь расцветала улыбка, мне, безусловно, очень повезло в том смысле, что я от рождения не имела ничего, даже имени.

– Так ты у нас, значит, из образованных? – сказала повариха Милли, впервые внимательно ее рассматривая и словно желая в точности определить, с какого рода особой ей придется вместе работать.

– Да, и моя мать тоже была из образованных.

Неужели она так сказала? В таком случае она сделала это вполне сознательно, отлично понимая, что говорит неправду, и желая скрыть от Милли то, что той знать было вовсе не нужно. Впрочем, у Милли на лице было написано, что она натура безыскусная и прямая. И потом, разве так уж важно, что она не совсем правильно использует слово «образованный»? Ведь с его помощью она хотела дать Джейн самую высокую, лучшую оценку. Как раз со стороны Джейн было бы неправильно заявить, что так не говорят, – то есть в такой ответственный момент подчеркнуть, что у самой-то Милли образования явно не хватает, потому она и говорит как деревенщина, тогда как «образованная» Джейн прекрасно разбирается во всех тонкостях языка. Вот ведь в чем дело, так что вряд ли Милли так уж сильно ошиблась.

И потом, даже если ты сирота и выросла в приюте, почему бы тебе по-настоящему не превратиться в «образованную» – как Золушка превратилась в принцессу?

И все-таки – неужели она действительно так сказала? Может, она сама просто не расслышала, что сказала ей Милли? Или просто выдумала этот маленький диалог с нею? Неужели она уже тогда начала придумывать диалоги? Конечно же нет. Однако великая правда жизни заключалась в том, что в один прекрасный день она сумеет придумать даже целый человеческий характер – персонаж, конечно, будет не особенно важный, но достаточно яркий. Она использует его в своем романе «Скажи мне снова» (она сразу решила, что так и назовет эту героиню: повариха Милли), и у этой Милли тоже будет смешная особенность путать слова и делать их какими-то непонятными. Это ведь настоящая Милли говорила «беременять» вместо «обременять». А на самом деле повариха Милли за те годы, которые Джейн провела в Бичвуде «в роли горничной», и, разумеется, ко времени того памятного Материнского воскресенья стала очень похожа на повариху из книги сказок: полная, коренастая, краснощекая, с мощными руками, словно специально предназначенными для вымешивания теста в квашне.

Но вот что тогда было особенно важно – и Джейн отлично сознавала, что это именно так: повариха Милли, которая и была-то всего на три года ее старше, явно претендовала на роль ее, Джейн Фэйрчайлд, матери – приемной, разумеется, – и могла играть эту роль сколь угодно долго. И столь силен был поток искренности, лившийся из души Милли, что Джейн, слегка потерявшая ориентацию на новом месте, не смогла ничего с собой поделать и почти сразу смирилась с подобным положением вещей. Она и потом никогда от опеки Милли не отрекалась, хотя вскоре стало ясно, что она куда сообразительней и умней этой кухарки, у которой и ума-то было маловато, а уж хитрости и вовсе ни на грош, так что если уж выбирать из них двоих, то роль ребенка ей подошла бы гораздо больше.