Книга Материнское воскресенье - Грэм Свифт

Но разве можно позволить себе рассуждать о подобных вещах в публичном интервью (хотя некоторые ее интервью были на редкость живыми и веселыми)? Разве можно сообщить всему свету: я бродила голая по чужому дому, к которому не имела ни малейшего отношения, в который никогда прежде даже не входила? И как объяснить, зачем я в этом доме оказалась и что там делала? Разумеется, с этим была связана целая история, но Джейн дала себе клятву никогда и никому этой истории не рассказывать. И не рассказывала. И не расскажет.

Хотя если вдуматься, то ведь она всю жизнь была профессиональной рассказчицей.

Итак, это случилось в 1924 году в Материнское воскресенье. А тот праздник был совершенно не похож на современную профанацию, которую ныне именуют Днем матери. Да и матери-то у Джейн, как известно, не было.

Она выросла в сиротском доме, затем ее «определили на службу». Еще одно выражение, которое нечасто теперь услышишь, однако она посоветовала бы будущему писателю именно такой «старт в жизни» (хотя нечто подобное вряд ли можно было бы рекомендовать в 1980-е или 1990-е годы). Она считала, что только так можно стать профессиональным «наблюдателем за жизнью», ибо ты находишься как бы вовне определенного круга, но можешь видеть все, что происходит внутри. Ведь считается, что слуги не живут, а только прислуживают тем, кому на роду написано жить по-настоящему. Хотя порой, если честно, у нее возникало ощущение, что все как раз наоборот, что по-настоящему живут именно слуги и жизнь их сложна и трудна, а те, кого они обслуживают, похоже, толком и не знают, как им со своей жизнью поступить. Вот уж действительно пропащие души, особенно некоторые из них…

Ее «определили на службу» в четырнадцать лет. А через два года, в 1917-м, она перебралась в Беркшир, в Бичвуд-хаус. И ее снова, можно сказать, «взяли в дом» мистер и миссис Нивен, семья которых недавно существенно уменьшилась – они потеряли обоих сыновей, так что им в эти тяжкие военные годы нужна была только одна молоденькая горничная (а значит, еще и недорогая) в помощь поварихе, уже у них имевшейся.

Из соображений, которые лучше всего известны им самим – хотя представить их себе, наверное, не так уж трудно, – они решили выбрать на эту роль девушку-сироту, а потом обнаружили, что это несчастное одинокое создание отнюдь не лишено не только смекалки, но и определенной «искры божьей». Оказалось, что Джейн умеет и читать и писать, причем куда лучше большинства служанок, то есть способна прочесть любой текст, а не только слово «Брассо» на жестянке с лаком для металлических изделий, и написать все, что угодно, а не кое-как составить список необходимых покупок перед походом в лавку. Кое-какие познания она имела также и в арифметике.

– Можете мне сказать, Джейн, сколько будет три фунта и шесть шиллингов плюс семь фунтов и шесть шиллингов?

– Одиннадцать шиллингов, мистер Нивен, сэр.

То есть горничная-сиротка оказалась наполовину образованной!

А однажды на поверхность выплыло и нечто совсем неожиданное: она выразила желание читать книги. Книги! Как ни странно, это не показалось ее хозяевам проявлением чрезмерной самоуверенности, даже наглости. Напротив, лишь усилило их тягу к благотворительности, и без того им свойственную. А в мистере Нивене даже проснулись по отношению к этой девушке-сироте – к этой Фэйрчайлд – некие отеческие чувства, и он, проявляя высшую степень снисходительности, разрешил ей брать книги из его библиотеки.

Правда, он был несколько разочарован, узнав, какого рода книги она предпочитает, и даже пытался мягко протестовать, но, с другой стороны, именно ее литературные предпочтения даже, пожалуй, отчасти усилили в нем чувство отеческой снисходительности. Мистер Нивен, случалось, надолго исчезал в библиотеке, и Джейн считала, что как раз для этого библиотеки, собственно, и предназначены: люди и должны там исчезать и чувствовать собственную значимость, даже если они на время из этого мира и исчезли. Хотя иногда ей казалось, что мистер Нивен исчезает в библиотеке просто для того, чтобы там поплакать.

Мистер Нивен настолько милостиво к ней относился, что она и сама порой стала позволять себе «исчезать». Впрочем, хозяева ни в чем не могли на нее пожаловаться – как раз наоборот, они постоянно ее хвалили, – однако с некоторых пор она и впрямь стала время от времени ненадолго пропадать, причем не только в те дни, когда получала законный выходной. Иногда, например, у нее целая вечность уходила на то, чтобы сделать самые простые покупки. Или же она, задержавшись более обычного, рассказывала, что проколола шину или у нее «снова слетела цепь» (на этом втором велосипеде, похоже, просто проклятие какое-то лежало!), и ей пришлось просить помощи у кого-то из проезжавших мимо велосипедистов. Впрочем, бывали и такие моменты – честно говоря, это обычно случалось в самые спокойные дневные часы, – когда ее просто невозможно было нигде найти.

Хотя теперь, пожалуй, ее исчезновения можно было бы легко объяснить. Она украдкой скрывалась в своей комнате, урвав полчасика, отнюдь не для того – как раньше, любя ее, с излишней доверчивостью предполагали хозяева, – чтобы оплакивать свою горькую участь сироты, а просто чтобы уткнуться носом в очередную книжку. И хозяева сочли, что вряд ли было бы разумно сперва разрешить ей брать книги в библиотеке, а потом запретить ей их читать, когда у нее находилась свободная от работы минутка. Впрочем, следует признать тот факт, что и сами хозяева уже не столь твердой рукой управляли и своим хозяйством, и слугами, да и дисциплина в доме соблюдалась уже не так строго, как в былые времена. С другой стороны, всем известно, куда завела мир излишне строгая дисциплина.

Думал ли когда-нибудь мистер Нивен о том, куда все-таки Джейн исчезает время от времени? Догадывались ли они оба о чем-нибудь?

О да, скажет она интервьюеру, поблескивая глазами, ей повезло, что она родилась, не имея за душой никакой родословной. Не имея на самом деле ни имени, ни фамилии. Не зная даже точной даты своего рождения. И получалось, что у нее не только имени и фамилии нет, но нет и возраста. И при этих словах на ее лице восьмидесятилетней женщины расцветала улыбка.

Днем рождения ей назначили первое мая, приблизительно прикинув, сколько времени может быть подкинутому младенцу, а еще, наверное, потому, что это чудесный день, день праздника и танцев вокруг майского дерева. Впрочем, имя Джейн Фэйрчайлд тоже было чудесным. Иногда матери, подкидывая свое дитя, оставляли внутри свертка записку с датой рождения младенца и именем. Указывалось всегда только имя. Причем чем проще, тем лучше. Никто никогда не предлагал, скажем, имя Летиция. И, если вдуматься, имена, которые матери давали подкидышам, были, скорее всего, просто случайно возникшими у них мимолетными идеями. А разве любое имя нарицательное – это не просто чья-то случайная идея? Почему, например, дерево было названо «деревом»?

Ей, возможно, могло бы даже понравиться, если бы ее назвали, скажем, Джейн Бандл[11].

И разве имеет какое-то значение, если вы отмечаете свой день рождения в «неправильный» день? Если на самом деле вы родились не первого мая, а двадцать пятого апреля, но никогда об этом не знали? И неправильный день стал для вас правильным? В этом была великая правда жизни – ибо реальные факты и вымысел всегда смешиваются, взаимодействуют, подменяют друг друга. А если вы служите горничной, у вас в любом случае не так уж много свободного времени, чтобы отмечать свой день рождения – даже если о нем кто-то и знает. Горничным выходных по такому случаю не дают. И вообще быть горничной – это почти как быть сиротой: живешь в чьем-то чужом доме, а собственного дома, куда ты могла бы пойти, у тебя как не было, так и нет.