Книга Злейший друг - Ирина Лобановская

— Опять звонил Слепцов, — доложила МК. — Интересовался, думаешь ли ты еще или уже отказался. Я не знала, что сказать…

— Мила, а почему ты со мной живешь? — спросил Олег. — Не любишь, но живешь. Обманываешь, но живешь. Твой банкир может обеспечить тебя куда приличнее, чем я.

— У него трое детей, — нервно и честно объяснила МК. — И больная жена. Он порядочный.

— Это не оправдание, но объяснение. А другой, худенький? — не унимался Олег.

— Отстань, дурноватый! — закричала МК. — Я не знаю, кого ты имеешь в виду!

— У тебя так много худеньких? — искренне удивился Олег. — Когда ты только успеваешь их совмещать… Отвези завтра в театр мое заявление об уходе. Я поеду на съемки с Никольским.

— Ты решил… умереть? — с неожиданным изумлением спросила совсем недавно хоронившая его в мечтах Милочка.

— Ну, положим, я как раз решил жить. Если получится. Раз уж мне дали возможность выбирать между настоящей жизнью и тем медленным умиранием, которое я тяну сейчас. Боюсь только, что я вряд ли сумею прожить по-настоящему эти три месяца… Но очень хочу попробовать. А вдруг… Я никогда еще ничем в своей жизни не рисковал. Рвану напоследок. Ты ведь давно одобрила мое решение.

— Олег, — неуверенно, робко спросила МК, — а разве можно жить, точно зная дату своей смерти?…

Олег усмехнулся:

— Я попробую. Вдруг у меня получится… Это такой научный опыт… Никольский обожает экспериментировать над людьми. Иначе он не стал бы великим режиссером. Режиссер — всегда настоящий экспериментатор. А смерть — всего-навсего деталь. Важная и неотъемлемая частичка жизни. Вот и все. Ничего необычного. Зачем делать из этого проблему?

Шар — мудрый человек. До него никто почему-то не додумался до такой простой мысли. Мысль действительно примитивная.

МК молчала, непрерывно разглаживая на себе юбку.

Вероятно, особенность философского отношения к понятию смерти в той или иной культуре в какой-то степени зависит от рода слова «смерть» в языке. Например, у нас в русском смерть — она. И на эту тему сложено немало произведений — от шуток до сказок вроде «Девушки и Смерти». Ничего не поделаешь — дама она у нас все-таки, смерть, и отсюда — особенности ее восприятия. А вот у шведов, вероятно, смерть — «он». Отсюда — смерть в фильме Бергмана метафизически воспринимается иначе: пришел ехидно-мрачный мужик, ну что, типа — сыграем? Иной образ, ничего не поделаешь…

Ван Гог якобы отрезал ухо на спор. Но непонятно, какая же сволочь с ним тогда спорила?! Или, может, спорщик не поверил, что кто-то может и в самом деле решиться на подобное, думал, художник просто шутит, но тот, оказывается, всегда жил всерьез…

Олег встал и набрал номер Никольского. Ответила его жена.

— Сергей Борисович улетел два часа назад на съемки в Штаты. Нет, о вас он ничего не говорил. Сказать по правде, я не знаю, кто будет сниматься в главной роли. Но только не вы. Это точно. Кажется, кто-то из американцев… Сережа давно вел переговоры с Голливудом.

— Что-то случилось? — с тревогой спросила мечтающая стать вдовой МК.

Олег флегматично положил трубку. Недаром он слыл неплохим актером. Интересно, с какой минуты великий режиссер начал его обманывать? Или он лгал с самого начала? А все-таки эксперимент на редкость своеобразен… Сюжет для нового фильма…

— На съемки нет денег, — спокойно объяснил Олег. — Обычная история! Шар отправился их добывать. Так что «умирать нам рановато», а смерть и слава, Милочка, пока просто откладываются. На непродолжительное время.

МК вздохнула. То ли облегченно, то ли разочарованно.

— Тогда я иду варить кофе, — доложила она. Это был оптимальный выход из положения.

Зимой Глеб очень болел. Сердце… Ксения разрывалась между домом и театром. Конечно, недуги даются для очищения души, все это так, но зачем тогда мы молимся, прося об исцелении близких нам людей?

В поликлинике, где они пытались лечиться — пытались, не более! — существовали лишь два варианта диагностики: либо ты патологически здоров и тебе незачем шататься по кабинетам, либо ты уже не жилец и тебе тем более здесь делать нечего, ты явился слишком поздно. Третьего не дано.

Ксении там четыре раза ставили диагноз — рак. Прямо в лицо. Сначала был желудок, потом — рак кожи, затем — гинекология, и в финале — легкие.

Леля тогда каждый раз сходила с ума, отыскивала каких-то феноменальных врачей, таскала к ним Ксению… И каждый раз сидела в коридоре под дверью кабинета, стискивая в ожидании приговора худые руки.

А Лелькины врачи каждый раз хохотали, одна даже перечеркнула диагноз в Ксениной карте.

— Идите домой. Вы что, прямо с вещичками явились? Оперироваться? Нет у вас ничего! Больше не приходите! Искренне вам этого желаю.

Огромные от страха глаза Лели…

И вот жизнь опять трещала по всем швам. Хотя Ксения, в общем и целом, сгруппировалась, как говорят прыгуны и прочие парашютисты. Собрала все силы, которых у нее давно не было… собрала… а что там было собирать? Но пыталась — жизнь учила и заставляла. Да все равно… Ксения держится-держится, но как нахлынет тоска и такая безумная растерянность перед нестроением жизни, что передать невозможно…

— Что нужно, чтобы кадр у меня в камере не раскачивался сверх меры? — пробормотал Глеб.

— Две вещи: не волноваться и вовремя похмеляться.

Глеб глянул мрачно. Усмехнулся.

Вечно пьяный, но парень славный.

Он действительно стал много пить. Домой приезжал поздно. Или вообще не приезжал. Звонил: дела, работа, друзья… Сегодня не жди.

Часто бормотал какой-то совершенно дурацкий стих. Сам, что ли, сочинил? Ксения не интересовалась.

Каждый старается употребить, Каждый стремится вдыхать или пить. Пьют даже те, кто сидит на горшке, — Стукнуло чтоб по безмозглой башке.

Пьют дихлофос и вдыхают бензин, Или бегут за бухлом в магазин, Или мотают БФ на сверло, Иль самогон гонят власти назло.

Они вошли в практическую фазу разъединения. Опять разрыв и разлад… С одной стороны — это освобождение от жизни в непотребстве и постоянном грехе зла, с другой — похороны надежд на человеческую старость. Но в любом случае — некая брешь в стене, загораживающей путь души к настоящему бытию. К возможности просто думать о главном, о своем. Ну, посмотрим — что там дальше ее ждет — там, за поворо-отом, там, за поворо-отом, тра-ля-ля-ля ля-ля. Или за горизо-онтом? Забыла слова…

И нет у Ксении больше душевной энергии на разыгрывание этой антрепризы «семья», когда ее самый подходящий инвентарь — разбитое корыто.

Наверное, это даже хорошо, душе просторнее. И опять Валентин… Все просто, как линейка. Ведь все эти годы, даже в самые тяжкие и мрачные периоды, Ксения любила его, он без преувеличения был для Ксении всем — хотя все эти ее «чуйства» уже давным-давно стали ему, бедному, в тягость. Как, в сущности, странно и удивительно: люди так ждут и ищут в этой жизни любви, тепла, верности, всецелой отданности их интересам и полной преданности во всем, а когда вдруг им это все дается, преподносится, нередко оказывается, что им это напрочь не нужно. Помогало Ксении сознание, что ее совесть перед Валентином и Варварой чиста.