Книга Единственный вдох - Люси Кларк

Вдоль тропинки растут эвкалипты, наполняющие воздух густым ароматом. Ева идет в тени деревьев, колени дрожат от напряжения.

Почему Сол наговорил такого? Почему никак не замолкал? Он был явно поражен тем, что Ева усомнилась в его правдивости. И о ссоре с братом рассказывал искренне. А если он прав? Нет, невозможно такое представить. С каким юмором Джексон описывал поломку мотоцикла в Бразилии – пришлось чинить его перочинным ножом, – с какой ностальгией вспоминал восход солнца, проглядывающего сквозь пелену тумана на вершине Мачу-Пикчу!..

Вдруг одна деталь осколком врезается в память: у Сола в гостиной висит фотография Джексона, где тот с рюкзаком стоит на фоне горных вершин. То есть так она сначала подумала. Только зачем Солу снимок брата, если они давно в ссоре?

Задумавшись, Ева проводит пальцами по губам и пытается вспомнить фото: ярко-зеленые холмы в окружении тумана, но кто там сфотографирован?

Ева подходит к развилке, направо – хижина, но она идет прямо. К дому Сола.

Она не видела, чтобы Сол проезжал мимо, значит, дома его нет. На Уотлбуне никто замками не пользуется – неудивительно, что дверь со стороны кухни открыта.

Ева заходит, сердце стучит все сильнее. В комнате пахнет деревом, но чувствуется еще какой-то едкий запах. Глаза постепенно привыкают к полумраку: видны очертания мебели, подставка для кружек на подоконнике, тостер в углу стола.

А в раковине лежит круглый чайный пакетик.

По шее пробегают мурашки, будто от чьего-то ледяного дыхания. Ева неотрывно смотрит на пакетик. Ощущение реальности теряется: сейчас она у себя в лондонской квартире, а в раковине коричневатое пятно – Джексон опять бросил туда пакетик от чая. Даже чувствуется мускусный запах его кожи, с улицы доносится шум машин и вой сирен. Мысли путаются; Джексон и Сол, Лондон и Уотлбун…

Вдруг Ева оборачивается на крик птицы. За окном никаких фонарей, никаких дорог, лишь деревья и отблески моря. Она в Уотлбуне, на кухне у Сола. Это он, а не Джексон, выбросил чайный пакетик в раковину.

Схожие привычки, они же братья.

Надо глубоко вдохнуть, избавиться от беспричинной паники.

Ева целенаправленно идет в гостиную, проходит мимо дивана, глядя только вперед – на стену, где висят три фотографии в рамках. Ее интересует та, что посередине.

Горные вершины и силуэт мужчины с рюкзаком на их фоне. Надо рассмотреть его лицо.

Пусть это будет Джексон. Черты братьев сливаются в ее воображении, не различишь. В мыслях сплошная путаница. Ева отходит к стене слева и включает свет.

Комната оживает. Теперь хорошо видно, что это Сол на вершине Мачу-Пикчу.

Как он и говорил.

Впрочем, может, они оба там были. Или Сол подделал снимок.

Слышится шум – позади кто-то есть. Ева медленно оборачивается: в дверях стоит Сол.

– Что ты делаешь?

Она кивает в сторону фотографии:

– Это ведь ты. На Мачу-Пикчу.

– Да, я.

– Разве Джексон не мог туда поехать?

– Мог, но не ездил, – спокойно отвечает Сол. – Джексон никогда не был в Южной Америке. Мне жаль, Ева.

В голове все путается. Зачем он так?

– А учеба? – спрашивает Ева, вспоминая их разговор за ловлей устриц. – Ты сказал, Джексон не был морским биологом…

– Он немного пожил в Мельбурне, работал барменом.

К горлу подкатывает комок. Вот Джексон на свадьбе – стоит за барной стойкой и подбрасывает бутылки, ловко разливает содержимое по стаканам, чем невероятно веселит Еву. Где же он этому научился? Джексон сказал: «У студентов много свободного времени».

Ева будто стоит на краю обрыва: одно неверное движение, и она сорвется. Ураган новых фактов сбивает с ног.

Это не Джексон выучился на морского биолога, а Сол. Не Джексон путешествовал по Южной Америке, а Сол. Не у Джексона брат увел девушку, а у Сола.

Ева сглатывает, пытаясь справиться с тошнотой.

– Значит, его воспоминания… на самом деле твои. – Какой-то бред. – Что еще? – Ева слышит себя словно со стороны. – О чем еще он мне врал?

– Я не знаю…

– Куда ты поехал после университета?

– Ева, не надо…

– Скажи мне! – умоляет она.

– Работал на Большом Барьерном рифе, там был проект по восстановлению коралловых рифов, я нырял с группами туристов. Потом ненадолго вернулся в Тасманию, устроился в компанию по организации подростковых лагерей – учил ребят дайвингу…

– В лагере на восточном побережье. Жил там три месяца в деревянном домике.

У Сола пульсирует вена на виске.

– Все верно.

– Джексон сказал, что трудился в том лагере в течение лета. Это правда? – В ее тоне слышится отчаяние. – Он хоть когда-нибудь работал в таких местах?

– Нет, – качает головой Сол.

Ева одергивает топик, ткань будто жжет покрасневшую кожу. Тревога наполняет каждую клеточку тела. Как все это могло оказаться обманом?

– И чем же Джексон занимался в то время?

Сол разводит руками.

– Несколько лет работал в лодочной мастерской, а до этого – в пабе в Сэнди-Бей. Организовывал местные музыкальные фестивали, танцы и все такое.

В Лондоне Джексон устроился в компанию по производству напитков, он отлично разбирался в торговле и ладил с клиентами. По профессии не работал, ну а что в этом странного? Они ведь жили в городе, а не на побережье.

Невозможно представить, что Джексон ей врал. Голова кружится; Ева подходит к окну, хватается за подоконник, чтобы не упасть. Луч заходящего солнца выхватывает байдарку у верстака, на котором Сол разделывал рыбу.

– Это твоя лодка в саду? – спрашивает Ева, стоя к нему спиной.

– Да.

– А у Джексона была?

– Байдарка? Нет, насколько я знаю.

Значит, она должна поверить, что рассказы Джексона о том, как он наблюдал за серебристыми косяками анчоусов, – это все выдумки?

– Фотографии, – вдруг обращается Ева к Солу. – У тебя ведь есть студенческие фото, снимки из путешествий?

– Конечно, есть.

– Покажи мне.

Сол идет к себе в комнату и открывает комод: в ящике лежит стопка писем, пачка фотографий и коробка, закрытая на ржавый крючок. К ней он и тянется.

Открывает коробку, вдыхает соленый запах моря и гальки. Здесь его сокровища из семейной хижины: стеклянная бутылка, которую вынесло на берег приливом – они с Джексоном засыпали ее мелкими ракушками; маслянистое зеленое перо ласточкового попугая; раковина морского ушка, ломкая и затертая снаружи и сияющая прежней красотой внутри; колода кое-где подклеенных старых карт.