Книга Проклятие палача - Виктор Вальд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А попробуй на мне свой топор.
Гудо оборачивается и зло смеется:
– Думаешь, пожалею тебя коротышка.
Но происходит нечто невозможное. Топор в длинных и умелых руках Гудо со злобным свистом рассекает место, где должна была быть голова коротышки, отсекает то, что мгновением назад было руками и ногами, скользит по земле там, где только-только был этот человечек.
«Да человек ли он. А может сказочный гном, что заговорил мой топор?»
Гудо бледнеет, но продолжает рубить топором.
Вокруг Гудо все смеется, свистит и воет от восторга. Ко всему этому гном еще начинает петь свою проклятую песню на уже понятном Гудо нижнегерманском наречии:
«Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Эдвард, Эдвард?
Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Зачем ты глядишь так сурово?»
Гудо чувствует усталость. Но он все еще продолжает бой с тем, кого смело можно было назвать призраком. Удар, еще удар…
И опять в пустоту. А человек-гном продолжает свою издевательскую песенку:
«То сокола я, рассердяся, убил,
Мать моя, мать,
То сокола я, рассердяся, убил,
И негде добыть мне другого!
Его друзья лучники подхватывают:
«У сокола кровь так красна не бежит,
Эдвард, Эдвард!
У сокола кровь так красна не бежит,
Твой меч окровавлен краснее!»…
Гудо со всего маха рубит и, конечно же, мимо. Только этот удар был крайне неудачен. Боевая секира глубоко уходит в мягкий лесной грунт, и тянет за собой хозяина. Гудо падает и больно ударяется грудью о пенек. Хорошо, что тот древен годами и рассыпается прежде чем выломать кости груди. И все же удар вырывает из глотки Гудо дикий крик боли.
Его тут же с радостью подхватывают проклятые стрелки и возносят к звездам, что украшают верхушки деревьев. Хуже того. Человечек вскакивает на спину Гудо, обхватывает его горло железными пальцами:
…«Мой конь красно-бурый был мною убит,
Мать моя, мать!
Мой конь красно-бурый был мною убит,
Тоскую по добром коне я!»
А торжествующая толпа англичан лучников подхватывает:
«Конь стар у тебя, эта кровь не его,
Эдвард, Эдвард!
Конь стар у тебя, эта кровь не его,
Не то в твоём сумрачном взоре!»…
Это еще слышит Гудо и проваливается в придушенное беспамятство или сон…
Это тогда, в черных литовских лесах. А сейчас Гудо… То ли опять во сне, то ли в забытье. Как понять?
– А помнишь что дальше?
Гудо посмотрел в насмешливое лицо стрелка Роя с черными крыльями за спиной и кивнул головой:
– Потом ты поил меня хмельной медовухой, и мы подружились.
– Нет, не то…
– Потом ты учил меня стрелять из лука, и хитро сражаться мечом и копьем.
– Нет, не то…
– Ты учил убивать, не зная жалости, и…
– Не то, не то, не то… Я учил тебя петь и плясать… Одну единственную песню. Мою песню. На всех языках, которые я знал. Ты помнишь?
– Я помню, как бесила она других воинов, и как мы издевались над ними…
– Опять не то… Песню, песню… Вспоминай… Вспоминай…
– Вспоминать? Зачем?
– Потому что никто, кроме тебя, тебе не поможет!
Стрелок Рой взмахнул черными крыльями и исчез. Но Гудо не падал. Он с удивлением посмотрел на второго ангела, поддерживающего его, и ахнул.
В бескрайнем пространстве неизвестно чего несчастного Гудо поддержал… сам Гудо. Только крылья этого Гудо мгновенно из белых превращались в черные и опять ставали белыми.
– Вспоминай Гудо, вспоминай, – ласково сказал «ангел-Гудо» растерявшемуся Гудо, и Гудо, вздохнув, кивнул головой.
– И что, он все это время так?
– Да. Уже вторые сутки. Только вначале он все время напевал, а теперь у него вырываются слова и даже куплеты песни. Вот прислушайтесь, ваша светлость.
Джованни Санудо чуть наклонил тело и выставил правое ухо:
– Действительно он напевает. Я даже могу разобрать несколько слов. «Эдвард, Эдвард. Конь стар у тебя…» Только поет он на верхнегерманском языке. Мне хорошо знаком этот язык.
– А утром он пел на французском. Я жил некоторое время в Орлеане. Мне кажется, я разобрал несколько слов и на английском.
– Да, лекарь ты прав. Все это странно. Но все же твои слова о том, что в этого лодочника вселился дьявол, мне, кажется, лишены основания. Может он много странствовал. Есть такие бродяги, которым не сидится на одном месте. А то, что он в бреду и так понятно. Ведь раны его были очень серьезны. Тебе удалось их залечить, но… Господу виднее – нужна ли ему жизнь или душа этого человечка.
– А мне кажется, ваша светлость, просто он еще не окреп. А тут и вы с вашим… Властным голосом. Вот и струхнул этот малый. Да со страху еще и умишком тронулся. У меня на галере… Простите на вашей галере «Афродита» был такой матрос. Я на него гаркнул крепко, он и в обморок. А потом и совсем, сдавалось, ума лишился. Так я его по старинному морскому порядку привязал под руки и в море бросил. Полдня тащили его на привязи. Вытащили всего синего. Думали – отмучился. А он ничего. Отошел и к службе годен был вполне. Но я его все же ссадил на берег. У тех, кто долго в море и так умишки в расстройстве. А что от этого ждать?..
– А ты знаешь, мой друг Пьетро, это хорошая мысль. Давай и этого лодочника окунем. Может и впрямь поможет. Хочется мне все же с ним побеседовать. Как, лекарь, думаешь – поможет?
– В медицинской практике случалось, что сумасшествие лечили ледяной водой. Были случаи полного восстановления рассудка. И все же, как ученый лекарь, хочу внести некоторую ясность. А эта ясность чаще всего, и является диагнозом. То есть, нужно установить, какой род сумасшествия постиг больного. В человеке есть четыре природы: черная желчь, желтая желчь, флегма и кровь. Когда они в согласии между собой – человек здоров и рад жизни. Нарушение каждой из указанных мною человеческих природ приводит к болезни.
Великий философ и врачеватель Платон в диалоге «Федр» указал на два вида безумия, оно же и сошествие с ума: болезнь и божественный дар. Божественный дар – это форма полезного безумия: магическое, мистическое, поэтическое и эротическое. Неучеными людьми понимаемые как экстаз, восторг, видение – это тоже безумие. Безумие полезное, делающее человека счастливее. Но нарушение четырех природ – вызвавшее сумасшествие человека как болезнь – печальное зло. Но оно не идет ни в какое сравнение с тем, когда в человека вселяется демон. Это уже крайняя степень сумасшествия.
Простите, благородные господа, за столь долгое вступление к простым словам; чтобы вылечить сумасшедшего нужно понять фактор, вызвавший это состояние. И тогда уж нужно браться за дело.
