Книга Возвращение в Афродисиас - Владимир Лорченков

Храм Артемиды

По пути к храму Артемиды выпиваем целую бутылку ракы. Без воды! Маленькими глоточками. Чувствую в теле легкость, желание говорить. Была бы ручка, начать книгу! Ракы обжигает горло, язык деревянный — это все из‑за химических добавок, которых, конечно же нет, а есть только натуральные, аутентичные ягоды винограда, — ворочается с трудом. Настя ласково держит за руку. Гладит ладонь. Подносит ко рту. Вылизывает все линии. Вот ведет языком по линии жизни, щекочет, ах, как долго и как игриво я буду жить. А мне и стоит! В литературе следует жить долго, восклицает она. Это вам в издательстве по выпуску искренней прозы, сказали что ли, фыркаю. Она не обижается. Мы оба довольно пьяны. И не только мы! Вся группа пьет! Когда автобус выезжает, наконец, с площадки, забитой транспортом и туристами — полбутылки мы там уговорили на двоих, и это сорок пять градусов! — я требую остановиться возле магазинчика. Называется «бакал». Из этого бАкала нам нОливают — у пьяного, шутки мои плоски, как Земля до экспедиции Магеллана, — аж три бутылки турецкого виски. Гадость, но как хорошо берет, и я угощаю весь автобус. Языки развязываются, но промокшими в ледяной воде веревками. Дубово развязываются. Взгляды теплеют. Всем приятно. Да и пьют они не за свой счет. А мне плевать! В конце концов, они за все заплатили, разве не с них я регулярно собираю дань в виде «особой платы» за услуги, которые выдумываю сам же. Но не говорю ничего. Пусть утешатся, несчастные уродцы. Редактор журнала хихикает, заедая виски какой‑то хмельной шишечкой. Пыльца с плода осыпается. Ошметки спелой хурмы несутся по салону, как шрапнель от снарядов турецкой засады. В такую попал Костромской полк во время освобождения Бухареста, рассказываю. Группа слушает, но невнимательно. Каждому есть что рассказать. И мне! Несет, как бумажный кораблик по бурным волнам канализационного стока. Настя подливает. Вот еще одно огромное достоинство моей новой девушки! Сама пьет, как лошадь, и другим дает. Тискаю за ляжку, особо уже не стесняясь. Всем все равно. Был бы им секс интереснее выпивки, оттрахали бы и нас с ней по самое не могу. А где оно, это «не могу», кстати? Спрашиваю Настю, та смеется. Какой я милый, когда выпью. Какой я храбрый. Ответственный. Виват мне! Автобус пьет за меня. За отсутствующих. За Нижний Новгород. За Екатеринбург. За Россию. За освобождение Бухареста. За удачную поездку, за интересные места, которые мы посетили. За Афродисиас — рай на Земле — куда мы попадем очень скоро, я даю слово, дамы и господа. Размахиваю руками, словно дирижер. Настя смотрит с восхищением. Сергей выпивает залпом бутылочку водки — достал из рюкзака, ни с кем не поделился, — и падает куда‑то вниз головой. Вынимаем, хохочем. Дрыгает ногами, дергается, слюна течет по подбородку. Отпаиваем беднягу виски, он приходит в себя, ему показалось, что он падший ангел, и Господь скинул его вниз, в самую пропасть. Ну, и что он там увидел? Пластиковые бутылки, не убранные с ночи водителем! Делаю выговор водителю! Натурально! Подхожу, говорю что‑то вроде «аль бы ла бу прав а ла бубабу», хохочу. Невозмутимый водитель косит черным, блестящим, — словно жук какой — глазом, прибавляет газу. Смотри мне, машу пальцем. Возвращаюсь в салон. Настя уже рассказывает всем, что их гид не простой, а настоящий писатель. Не как она, а — автор художественных произведений. Аплодисменты. Туристы чувствуют себя польщенными. Объясняю, что такова политика фирмы. Известные ученые, инженеры, космонавты, писатели… И спортсмены? А как же! На прошлой неделе в заезд отправилась группа, гид у которой — сам этот, как его. Аршавин? Совершенно верно! И тренер его, этот, голландец Гус. Зря я им про это рассказал, группа начинает ревновать. Они ведь заплатили! Неужели они недостойный какого‑нибудь выдающегося футболиста? Непременно, говорю. В Анталии их местным гидом будет сам Фигу. Его устроили в «Фенербахче» подавать мячи, а в свободное от работы время парнишка подрабатывает, показывая окрестности гостям из России, и оказывая интимные услуги туристкам в «бальзаковском возрасте». Взрыв энтузиазма. Благоразумно умалчиваю, что возраст самой молодой из туристок превышает так называемый «бальзаковский» раза в три. На такое только Марадонна решится! Туристка из Подмосковья притирается поближе. Нет, я же не Фигу! Да нет, я не понял намерений дамы. Она хотела знать… Как там Приднестровье, русская земля? Ну, конечно! Неизбежный вопрос. Замечательно! Русская земля в целости и неприкосновенности! Я гарантирую! Я лично проконтролирую! Вся группа напивается. Падаем из автобуса переспевшими плодами инжира — чересчур сладкие, терпкие, вязкие, они неприятно ворочаются в желудках, пытаясь выплыть из гекалитров спиртного, — и видим перед собой футбольное поле. Разве что, неухоженное. В уголке от него, с этажеркой с несколькими полочками, сидит задумчивый турок. Завидев нас, встает, свистит. Из камышей за полем и с самой травы поднимаются сотни, нет, тысячи, продавцов сувениров. На них — маскировочные халаты, на лицах — полосы зеленой краски, на головах — плюмажи из веточек. Распахивают плащи, как эксгибиционисты, поджидавшие беременных в парках. На каждом — по сто статуэток Афродиты и Артемиды. Артемида с десятью грудями, пятью, двумя. Только с одной нету! Взвизгиваю об этом, пытаюсь пожать Настины молочные запасники, возлюбленная уворачивается, бежит вокруг поля, сверкая пятками, выскочила из автобуса босая. Бросаюсь за ней. Чувствую себя Паном. Да я и есть такой, кожа моя стала твердой, словно козлиная, пот пахнет едким, капает на землю, оставляя выжженные, почерневшие участки. Пот мой — страшная кислота. Рога пробивают череп, стрелами метят в небо, сбивают орла, несущего черепаху, та падает, бамц, прямо на лысину тирану, местные жители ликуют, окружают нас, подбрасывают. Двух девчонок ведут мимо. Кто это? А, дочери тирана, им велели удавиться. Даже не изнасиловали сначала! Добродетельные девушки. Силуэты несчастных тают вдали, я задыхаюсь, Настя все дальше. Решаюсь на детский трюк. Просто жду, когда она завершит бежать по кругу, и наткнется на меня. Так и есть! Когда Настя понимает, что попалась, то визжит от восторга, и пытается пробежать мимо, но тут уж я проявляю бдительность, повышенное внимание — ловлю этот мясной заряд, валю на травку. Задираю юбку. Хохочем, обнимаемся. Продавцы сувениров счастливы. На каждом туристе из группы, к которой мы возвращаемся, висит по пятнадцать‑двадцать человек. Купи, купи, купи. Рассматриваю фигурки. Все они, без сомнения, древние. Десятый‑одиннадцатый века до нашей эры. Стало быть, произведены на фабрике античных древностей и тщательно обработаны наждаком. У богинь теплые животы. Сую одной из них — не длиннее моего локтя — мизинчик между ног. Тепло, движется! Над нами возвышается одна, всего одна, колонна. Что это? Объясняю. Друзья, мы с вами стоим у храма Артемиды Эфесской, сожженной безумцем, жаждавшим, чтобы его имя навеки вошло в историю. А как его звали, интересуются туристы. А какой смысл произносить имя, парирую, ведь в таком случае, он, выходит, добился своего, этот уродец! Но все‑таки?! Они заплатили деньги за экскурсию, они желают знать! Не скажу из принципа, надуваюсь я. Настя утешает меня, гладит по голове. Упрекает группу. Какие нечуткие! Нет, чтобы с вниманием отнестись к гиду. Туристы отводят глаза, тем более, что еще две бутылки виски осталось. Миримся. Имя Герострата так и замирает над нами, не произнесенное. Поделом тебе, сученыш! Отпиваю из бутылки, прогуливаюсь вдоль рядов сувениров, слежу степенно за торговлей. Пощелкиваю пальцами значительно по карману, торговцы спешат принести мои десять законных процентов. Сергей подходит. Он удивлен тем, что от храма ничего не осталось. А если так, зачем показывать? Я не согласен. На мой взгляд, это туризм будущего. Дорогие друзья! Взгляните на место, где когда‑то находилось То‑то и То‑то. На этот пустырь! А теперь пройдемте к пустыне! Вообразите, что на месте этого пустого места находилось… Ладно, если уж непременно нужно что‑то увидеть, обойдемся голограммами. Плакатами. Экономия средств — колоссальная! Мои разглагольствования покрывает, — словно вонючий ишак свою подружку, — гнусный вой из‑за холма. Что, что такое? Воздушная тревога? Нет, призыв на молитву. Некоторые из продавцов достают коврики, становятся на колени. Тут я отпиваю еще виски, и становлюсь на постамент из‑под несуществующей ныне колонны. Гляжу вниз, дивлюсь диву, туристов уже двенадцать, а было меньше десяти. Опять в глазах задвоилось! Стоят, каждый в руке зажал по статуэтке. Я кричу. Торговцы оборачиваются, сходятся к бывшему храму. Вижу, уже и другие группы появляются, люди выходят из автобусов, с разочарованием смотрят на место, где должен быть знаменитый храм, прогуливаются, разминая ноги. Уважаемые коммерсанты, кричу, войдя в раж. Приняли ли вы святого духа, веруете ли в единого Бога? Непонимающие лица, раскрасневшиеся, кто‑то начал переводить с моего английского на свой турецкий. Вот уже закивал один, потом второй. Очень, очень сомневаюсь, говорю, что вы его приняли. Ибо, будучи последователями аврамической религии — как и мы, христиане, как и евреи, — вы должны получить наставления относительно духа святого и тому подобных вещей. Знать которые верующим следует! Молчат, не понимая, куда клоню. Пью еще, Настя, умница, завернула бутылку в пакет, стоит внизу, отгоняет мух и самых любопытных. Друзья мои, а раз так, то почему же вы оскорбляете единого Бога изображением идолов, кричу. Вся ваша местность, весь Эфес, все заводы вокруг него… Разве не тем вы живете, что высекаете из мрамора, металла, прочих веществ, поганую тетку с висящими грудями?! На потребу туристам! Какие же вы единобожники? Какие же вы мусульмане? Какой же единый Бог вас благословляет? Толпа волнуется. Гиды вертят пальцами у виска, но кое‑кто из торговцев задумывается, а те, что погрязнее да победнее, так вообще одобрительно кивают, показывают мне всякие жесты. Давай мол, молодчага! Ехав сюда, думал я с путешественниками моими найти Эфес городом богобоязненным, — вещаю, — городом славы христианской и мусульманской, а что же нахожу на самом деле? Как и две тысячи лет назад, город живет изготовлением и продажей фигурок поганой бабищи, так называемой богини. Скандал, господа! Гиды звонят кому‑то по телефонам, появляется полиция, но толпа в целом настроена за меня. Нет ничего проще! Скажи стаду, что его религия самая верная, и оно растопчет за тебя кого угодно. И тебя может! Так что полицейские сверкают глазами, злобно скалятся, но подойти боятся. Продавцы сувениров бьют себя в грудь, кто‑то достал цепь, бичует себя, соседа. Выдергиваю Настю из толпы, устраиваю рядом с собой на постаменте, чтобы и ее ненароком не постегали. В мои планы не входит трансформация религиозного диспута в развратную вечеринку. Да и диспут не входил! Сам удивляюсь, что это нашло. Но раз начал, надо продолжать! Братья ремесленники, кричу. Откажитесь от идолов, от поганого многобожия, от заработка на фигурках богини, лучше вернитесь к пашням, к виноградникам. Трудитесь! Хватит перепродажи, торговли воздухом. Прекратите противоречить нравственным принципам своей же религии! Трава словно чернеет, это тучи покрывают небо над храмом. Идет теплый дождик. Толпа радуется, мне аплодируют. Все плачут, орут, пытаются избить полицейских, уже выстроивших оцепление, кричат, в экстазе, у кого‑то пена на губах. Мои туристы, растерянные, братаются со всеми. Появляется вино. Аутентичный турецкий чай. Все говорят, как умеют и на чем умеют — вот турок пытается на ломанном немецком, который учил в школе, что‑то объяснить парочке из Крыма, те в растерянности отвечают на суржике, вот Сергей блещет познаниями университетского испанского, ему на плохом французском отвечает здешний гид, редактор журнала излагает мысли на простенькой латыни. Сто языков, сто наречий! Довольный, раскланиваюсь. Но тут выскакивает какой‑то шустрый парнишка лет тридцати, в спортивном костюме «Адидас». Звать его Димитрос, он сам по происхождению грек, так что считайте его лицом незаинтересованным. Нисколечко! Что же, протягиваю Диме бутылку, предлагаю отпить сока перед выступлением. Засранец не отказывается. Даже не морщится! Отдает бутылку — тянется ко мне, словно верующий к подошвам богов, — и поворачивается к толпе. Всем нам кажется, что этот человек — добрый верующий, и нам добра лишь хочет. Так? Да! Толпа ревет, снова раскланиваюсь. С тревогой вижу, что подъехали пару бронетранспортеров с водометами. А по его, Димитроса, мнению, все мы — кучка самозванцев, провокаторов, шарлатанов и наймитов иностранных правительств! Молчание. Дождик накрапывает. Чего мы добиваемся? Не успеваю раскрыть рот, как Димитрос сам объясняет. Чтобы в Эфесе перестали делать фигурки богини, да, которые идут вразрез с некоторыми положениями религии, но речь ведь идет об обычных сувенирах. Это игрушки! Чем плохи игрушки? Мы зарабатываем на жизнь ими, кто‑то рубит мрамор, кто‑то режет фигурки, а кто‑то их продает. Саид, разве не ты владеешь маленькой каменоломней по соседству? Ибрагим, а не у тебя ли три лотка с сувенирами уходят каждый день? Сулейман, не своего ли сына ты отправил учиться на заработок с продажи фигурок? И что вы все собираетесь делать, когда промысел прекратиться?! Это промысел Божий! Бог дает возможность им, своим детям, жить и кормить своих детей — а те накормят детей своих детей, — и так уже тысячелетия. Город живет этим! Подумайте, от чего вас призывает отказаться этот чужак, который появился невесть откуда. Разжигает в вас экстремизм. Фундаментализм! Ваххабизм! А ведь он, чужак этот, что со своей бабищей тут шарится, он даже не мусульманин! Так какое у него право указывать им, правоверным, что можно продавать гяурам, а что нельзя? Толковать законы единого Бога? На кол его! С горечью слушаю эту непочтительную речь Димитриаса. Жалею, что поделился с ним виски. Между тем, переплет, в который мы попали, становится все уже. Предпочтения толпы моментально переходят на сторону товарища по ремеслу. Деньги всегда сильнее морали, идеологии, религии, наконец. Деньги всего сильнее! Еще раз жалею, что поделился с ним виски. Неблагодарная скотина! Димитриас между тем продолжает развивать мысль. Слышу знакомые нотки. По мнению почтенного ремесленника, сейчас позиция Турции, как крупного геополитического игрока в регионе, сильна, как никогда. Турецкие корабли плывут, как белоснежные облака! Турецкие танки бегут, как янычары Фатиха! Турецкие подводные лодки рыщут по рейдам, словно волки! Турецкая экономика сильна, турецкая общества прочна. Именно в такие моменты страны оказываются опасны для своих могущественных и низких, злобных соседей. Мы уже понимаем, что речь идет о США, сионистах, безбожниках из России? Разумеется! Появляются первые плакаты про НАТО и Палестину. Толпа заводится, я тихонечко тащу Настю с постамента, второго гладиаторского боя не выдержу. К нашему счастью, Димитриас оказался прирожденным оратором и увлекся построением своих теорий. Проще говоря, гаденыш приревновал нас к вниманию! Каждый оратор — женщина! Вертит своим эго, как баба задницей! Вот и этот. Залез на постамент, продолжает, пока мы собираем в толпе пьяненьких туристов. Один, два… Настя спотыкается, падает. Много пьяных. Уже жарят колбаски за оградой. Откуда‑то и ограда появилась! Оратор в самом зените речи. Турция в расцвете могущества и ей подкладывают свинью враги. Как же? Конечно, внутренними врагами! Всякими уродами, которые… Ба, да это же речи Мустафы. Приглядываюсь. Так и есть! Димитриас и есть Мустафа, изрядно, впрочем, побледневший после адских рудников. Должно быть, сбежал. Что же, мои поздравления. Запихиваю в автобус группу. Толпа начинает скакать. Все орут. Кто не прыгает, тот янки. Кто не прыгает, тот янки. Прыгаю вместе со всеми. Танцую анатолийские народные танцы, отрезаю ухо врагу народа, короче, делаю все, что от меня хотят. Лишь бы ноги унести. Кстати, возвращается ко мне взглядом Мустафа‑Димитриас. Уничтожение народных промыслов, приносящих доход уважаемым членам общества и жителям города, является частью коварного плана по разрушению государственной структуры нашей молодой республики. Мочи козлов! Бегу сквозь толпу, никто толком не понимает, кого бить, с кем обниматься, а может и выпить. Сверху включается рев вертолетов, бронетранспортеры прут на толпу, мечут струи пены, ледяной воды. Мегафоны. Граждане, разойдитесь, беспорядки ни к чему, вас спровоцировали. Заскакиваю в автобус, тычу пальцем вперед, водитель дает газу, вылетаем прямо на поле, несемся по кругу. Выбраться возможности нет, уж больно глубокая низина, почва под бывшим храмом просела, да еще и болотистая. Поднимаем из камышей цаплю, та зависает над полем, дивится на происходящее. Толпа дерется с полицией. Другая толпа бежит за автобусом. Полиция бежит за толпой. Другая часть полиции подстерегает автобус в засаде. Мустафа‑Димитриас орет что‑то, размахивая статуэткой богини. Та негодующе машет руками. Хватит мной болтать, голова кружится. Водитель топит педаль газа, увы, это лишь топит наши колеса. Страшный визг. Рычание мотора. Снова педаль газа до упора в пол. Бросает назад. Падаем, кто не успел пристегнуться, тот жалеет, а не успели мы все. Держусь рукой за рычаг переключения, орудую им, как безумный онанист — членом. С таким рычагом и без точки опоры с Землей разобраться можно. Шумовые гранаты, резиновые пули. На месте бывшего храма Артемиды в Эфесе настоящий мятеж, религиозные экстремисты, спровоцированные неосторожным замечанием туриста из… Неопознанного туриста… Власти ведут разбирательство… Мы стоим прямо… Сто языков. Английский, французский, русский. РИА Новости, Франц‑Пресс, Асошиэйтед‑Пресс, БиБиСи, СиЭнЭн, Первый канал, Аль Джазира. Все ведущие СМИ мира. Репортажи прямо с поля. Вижу перекошенное уродское лицо в зеркале заднего вида. Да это же я! Кричу на водителя, вот — вот автобус возьмут в тиски, умрем, как крысы в ловушке. Шофер снова газует, скаля зубы. Бамц! Страшный удар, лобовое стекло идет трещинками, словно кожа вокруг глаз любимой женщины в ускоренной съемке. Губы соленые. Почему? Это кровь, она течет по зеркалу заднего вида. А теперь съемка становится замедленной, и мы видим, как последняя — единственная — колонна — храма Артемиды Эфесской, падает, разваливаясь на куски. Парит над колонной аист. У него на вершине свито гнездо. Колонна сваливается кучей камней на поле. Ее даже Герострат не сумел уничтожить. А мы справились. Ошеломленный, трогаю висок. Что‑то горячее, мокрое. Водитель едет — не так быстро, — и спокойно выруливает на площадку за полем, разворачивается, мы уезжаем. Позади остается поле с беснующейся толпой. Дерутся сторонники идолов и противники идолов, полиция и мятежники, полиция и законопослушные граждане, полиция и враги государства. В небе над ними проступает лицо Артемиды. Она теперь бездомная, у нее в Эфесе даже остатков дома нет. Бедная шлюха станет бродяжничать. Подастся в Стамбул, спать на пристани Именёмю. Подавать туристам руку, помогать сойти с лодочек на землю. Ловить монетки, брошенные в воды Босфора. Обсасывать рыбные скелетики, оставшиеся от прожорливых туристов, подбирать куски черствой белой булки, в которой тебе суют рыбу шумные мужики в вязаных жилетах. Подбирать ноги, чтобы поместиться в картонной коробке на соседней с Истикляль улочке. В общем, не повезло! А все мы… Хотя ни храма Артемидина не обокрали, ни богини вашей не хулили! Оглядываюсь в салон… Группа валяется на сидениях. Группа? Жалкие остатки! Надеюсь, никого не забыли, но сейчас сосчитать — не в моих силах. Умница Настя порхает по проходу стюардессой «Турецких авиалиний», предлагает чай, кофе, похмелиться. Всем плохо, кого‑то рвет прямо на соседа. Проветриваем, открыв люк. Ничего, все пройдет. Собственно, что произошло на поле, интересуется Сергей. Никто ведь не знает турецкого! Английского! Какое счастье. Объясняю, что мы попали на сходку местных экстремистов, а я им рассказал, какие у нас в группе замечательные туристы, уважают и любят нравы принимающей страны… Короче, если бы не я, нас бы растерзали. А так полиция и протестующие занялись друг другом. Шепот на сидениях. Толчок в бок. Это конверт с благодарностью от туристов. Уже и не отмахиваюсь. Автобус въезжает в Бодрум, солнце качается на волнах спасательным буем, поднимается от него в небо шипящий пар. Чернеет молчаливым стражником порта крепость госпитальеров. У стены послушной собакой свернулось море. Наконец‑то, море! Но сначала необходимо расселить туристов, посчитать, выдать ключи, подуть каждому… Решаем с Настей устроить ночное купание, заняться любовью, наконец. Пара мы или не пара?! Но еще следует решить вопрос с телом фотографа. Администрация отеля вежливо, но твердо, отказывает нам в праве подержать труп в холодильнике еще до утра. И так пошли навстречу! Ладно. Туристы разбредаются с ключами от номеров. Валюсь в фойе на диван, гляжу в телевизор. Толпа беснуется на стадионе Вечерние новости… Внезапно камера приближается к водовороту. Это… Невероятно! Да это же наша туристка! Редактор журнала о растениях, флегматичная москвичка, стоит посреди двух прущих друг на друга стен, и улыбается. Еще бы! Она же ни черта не понимает! Беги, беги оттуда! Как мы могли забыть?! В волнении зову Настю. Смотрим оба, увы, это уже не прямой эфир, а репортаж… Улыбается растерянно, не понимает, чего от нее хотят. Вертит в руках какой‑то листочек… Клевер, и, надо же, с четырьмя лепестками… Тянутся кулаки, негодующие вопли, кто‑то замахивается… Мелькают камни. Само собой, протестующих, митингующих, завела и разозлила иностранка, которая с улыбочкой смотрит, как гражданскую войну‑лайт устроили. Бедняжку побили камнями! Консул уже выехал на место происшествия, посольство соболезнует, известило родню… Правительство приносит соболезнования, виновных сегодня же расстреляют. К счастью, покойная застрахована. Перевожу дух. Ну что же, избавлены от возни с еще одним телом. Идем с Настей в номер, моемся по очереди в ванной — сил на совместную помывку нет, — она надевает короткие шорты, золотистые сандалии, легкий свитер. Я натягиваю джинсы, рубашку понаряднее. Посвежевшие, спускаемся в ресторан. Просим оставить ужин для двоих, спускаемся в подвал. Там уже и несчастный окоченевший фотограф поджидает. Неумолимый сотрудник рецепции с каменным лицом. Время просрочено, он ничего не знает! Вытаскиваем носилки, прикрытые простыней, чтобы никого не пугать, и катим в ночной Бодрум. На пляж! Внезапно, у самой двери, меня останавливает гладко прилизанный турок, с огромным телефоном. Принес стационарный! Дает мне трубку. Беру, и слышу оттуда голос из другого мира. Голос жены. Словно бы я в Аиде, а она с поверхности земли пытается дозваться. Сегодня вечером я — Персефона. Спрашивает, что происходит. Позже объясню, говорю я, это просто на стадионе слу… Какой стадион, перебивает она. Я что, пьян? А ну‑ка, требует она сказать пару слов. Вовсе я не… Пьян, сухо констатирует она. О, сегодня такой день, этот храм, эта Артемида, этот стадион! Какой стадион, повторяет она раздраженно. Она о другом! О чем же?! Сегодня прибыла посылка из Турции. Какая посылка, спрашиваю. Огромный мраморный особняк.