Книга Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин

– Ладно. Пусть будет Соболев. У него был морской десант. Или Малышкин, Леонов, Бубеннов, Серафимович, Бабаевский, Павленко, Ажаев, Кожевников… Или Вера Инбер… Или кто-то еще.

Чем хороша провинция, что в ней вдруг возникают какие-то невообразимые юбилеи и праздники, о которых наша столица даже не догадывается. Вот и на этот раз кому-то взбрело в голову зафрахтовать судно, которое поплывет по реке Кубань, по маршруту, описанному в повести Фурманова «Красный десант», с остановками на пути, чтобы участники нынешнего десанта и участники бывшего десанта, если таковые найдутся, могли бы поведать о героическом прошлом нашего народа, который здесь, на Кубани, одерживал свои победы над врагами рабочего класса и даже захватил в боях какую-то станицу. До нее мы и должны доплыть. В этой красной станице наша героическая посудина будет встречена хлебом и солью и красными транспарантами, а потом состоится торжественный митинг и все прочее, как полагается на таком серьезном революционном мероприятии.

В Краснодаре отчего-то обожают слово «красный». Оно присутствует и в названии города, и в названии центральной улицы: «Красный проспект», и в названии гостиницы, где мы обитаем, «Красная гостиница»…

Естественно, что наш десант не может быть иным, а только очень, очень красным.

Ранним утром от здешнего культурного центра, не упомню уж какой раскраски, мы погрузились в рыжий, потрескивающий от возраста автобус и приехали на пристань, где нас ожидал такой же дряхленький, видавший виды теплоход. Возможно, он был ровесником легендарного похода. Даже при беглом взгляде можно было заметить, что народ подобрался пестрый: городские власти, работники культуры и печати, коим было велено отражать столь важное событие в прессе; почетные пенсионеры, и один из них, самый немощный, его привели под руки, был как раз главным участником давнего события.

Не разобравшись в обстановке, он принялся немедля, тут же на палубе, заученно повествовать о давних, пережитых им годах, но его подхватили под ручки, произнеся: «После, после!», и утащили в дальнюю каюту, чтобы он отдыхал. Когда надо, призовут.

Были и наши коллеги из местного Союза писателей, два поэта, оба светлые и нечесаные, одного звали Варрава – имя иль такой грозный псевдоним, я не разобрал. Но Георгий, знакомый с местным фольклором, тут же процитировал давние стишки: «Не то страшно, что Варрава, а то страшно – что орава…»

Имелся в виду, наверное, остальной литературный отряд, который в свое время травил и самого Георгия.

С местными властями, в том числе и литературными, у Георгия во все времена не складывались отношения. Стоило ему что-нибудь опубликовать, особенно в Москве, и особенно сатирическое, как начинались разборки, выяснения, чуть ли не расследования, вплоть до горкома, крайкома и так далее, поскольку Георгий, как приличный человек, воспитанный с молодости, с суворовского училища, в лучших патриотических традициях, рано вступил в партию. Не надо объяснять какую, она была одна. И теперь тяжко от нее страдал. С какого-то момента, скорей всего с напечатания в недозволительно развязной «Юности», он был зачислен в здешние «Солженицыны».

Вспомните систему: мероприятия в центре тотчас копировались на местах, принимая карикатурные формы, и, как только начинался в идеологии новый виток закрутки, в горкоме-крайкоме тотчас спохватывались: «А что, Садовников на месте? В Москве? Почему же в Москве, если он нужен для такого мероприятия?»

В Москву Георгий обычно приезжал по приглашению главного редактора «Юности» Бориса Полевого, человека дошлого, имевшего достаточное представление о провинции и ее нравах. В какой-то острый момент он вытаскивал Садовникова из его болота, как бы для редактирования, а на самом деле просто для передышки.

И тогда в Москву, в журнал «Юность», из здешних кабинетов летела срочная телеграмма с указанием коммунисту Садовникову немедля явиться по месту прописки для предстоящего «творческого собеседования». Так именовалась у нас проработка. А как заканчивалась очередная сессия, или бюро, или собрание писателей («та самая «орава Варрав»), опального писателя нехотя отпускали, взяв с него твердое слово до следующего мероприятия не удаляться слишком далеко.

Садовников был мальчиком для битья и оттого им особенно дорожили. Практически он один самим фактом литературного существования, не очень легкого, кормил целую идеологическую свору горкомовско-крайкомовских нахлебников.

Завидев теперь среди участников десанта некоторых бывших своих гонителей, Георгий старался огибать их, но ни о ком не сказал дурного слова. Все они были вполне приличные, по нынешним понятиям, люди. В меру испорченные и в меру начитанные и неглупые. Вот только дубасили его по голове да лупили чем ни попадя, и исключали, и изгоняли, и в конечном итоге изгнали-таки, выкинули из «красного» города… В белокаменную столицу…

Кажется, впервые с тех самых пор и приехал Георгий на эту не очень-то приветливую для него землю. Да и на «десант» согласился, чтобы не бросать меня одного.

Внешне Георгий похож на польского президента Леха Валенсу, только помоложе, такое же округлое лицо, вислые усы, добрые усталые глаза. У Георгия не только покладистый характер, он незлоблив и не считает для себя главным помнить чужое зло. Ну а если, как бывало, приходилось защищаться, он проделывал это с грустной иронией, с шуточкой, но чаще над собой, а не противником. Противника он в упор переставал замечать. Только и всего.

Вот повествует он, как, собираясь в Москву, получал от всех соседей просьбы, записочки и целые списки что-то там купить, достать, привезти… И вез, пока не сообразил, что просьб становится больше и больше, а времени для себя все меньше и меньше. Только и успевай оглядываться на витрины: тут дружки для новорожденного просили, тут для молодоженов, для знакомого пенсионера или для дальней родственницы…

Не умея отказывать, он однажды совершил решительный шаг: положил длинные-предлинные списки вместе с деньгами в ящик письменного стола и уехал в Москву налегке, ощущая необыкновенное чувство освобождения, потому что мог свободно погулять по городу. А когда вернулся, рассказал придуманную историю, которая вполне могла и быть, что встретил он в Москве приятеля, да завалились они в ресторан, там в аэропорту, да все и просадили… Сперва свое, потом, как вы понимаете, чужое… Но с кем не бывает! Да, да! С кем не бывает?

Эта форма особенно доступна для окружающих и вызывает даже иногда сочувствие. Притом что от долга не отказывался и клялся и божился, что деньги он, хоть и не сразу, вернет…

Деньга он, конечно, вернул. Но в очередной заезд, когда стал собираться в столицу, выяснилось вдруг, что никому ничего от него не надо.

Теплоход между тем отчалил. Заиграла музыка. Народ будто смыло с палубы: все кинулись куда-то по железным ступенькам вниз, в глубь судна, и исчезли. Оказалось: в кают-компании накрыт банкетный стол и дают гостям-десантникам бесплатно выпить и закусить.

Мы с Георгием полюбовались на воду, на зеленые в садах и огородах берега, а когда оглянулись, увидели, что на палубе стало повеселей: зазвучали песни, кто-то захотел даже танцевать…