Книга Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский

Смутно начинаю понимать: сам себе я почтальон, я заблудился.

Каждый знает: когда люди не нужны, а люди зачастую не нужны, они вокруг клубятся, и зудят, надоедая нам по мере сил. Когда же нужен человек, а хоть один, чтоб спросить хотя бы: как! Пройти! На улицу Шекспира! – ни одной живой души, такое счастье!

Скоро полдень, но куда все подевались?

Вдруг заметил: наконец-то показался. Человек! Идет ровненько, не пьяный, ничего. Но жизнью траченный, оно же видно сразу. И не то чтоб заскорузлый… Впрочем, да. И хотя очочки на носу, по виду – бомж.

Но выбирать уже не приходилось.

Метусь к нему:

– Как пройти мне на Шекспира, вы не знаете?

– Это я не знаю?! Обижаете! Тут буквально рядом… Значит так, Шекспир. Берем Шекспира! – но за локоток берет меня. И цепко так!

Пытаюсь вырваться. Увы. А он откашлялся:

– Кхе-кхе! Ну, значит так, поехали! Уильям Шекспир, выдающийся английский драматург! Родился в одна тысяча пятьсот шестьдесят четвертом! Его отец! Хоть и башмачник! Но, представьте, тоже был Шекспир!..

Я подумал: что-то здесь не то. Затаив дыхание, я на него смотрел, как под гипнозом. Вот же угораздило меня!

– Его мать… – его всего трясло. Его от знаний – просто распирало. Глаза сверкали бешеным огнем. Уже взахлеб: – Его годы, детские и юношеские!..

Пытаюсь втиснуться между его словами:

– Улица? Где улица его?!

– Дайте досказать, ну что за люди?! – неприязненно. – Молодость! – как крикнет, мне в лицо! Я смалодушничал, испуганно подпрыгнул. – Молодость Шекспира! Совпала с его лучшими годами! Ну, потому что молодость, понятно! – я так смотрю: да что за наваждение! А он: – Вы слушайте! Кто вам еще расскажет?! – он как всю жизнь готовился ко встрече. И упустить свой звездный час? Да никогда! – «Лукреция»!.. – напористо и страстно. – «Венера и Адонис»!.. В тридцать лет он переехал, где и написал… – и вдруг, опять же мне в лицо, уже вопит: – Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!

Я чуть не опрокинулся. Представьте!

А вокруг же ни одной живой ни души. Души меня, никто и не заступится! От него же можно ждать чего угодно!

На Дездемоне я созрел, что нужно вырваться.

Побежал! А он за мной. Бросает в спину:

– Я еще не все сказал, остановитесь!..

Точно, он как всю жизнь готовился ко встрече, а в случае чего – меня догнать. И случай подвернулся. Он догнал!

Он меня держал, уже не вырваться! И с укоризной:

– Что же вы, на самом интересном?! У него же впереди еще вся жизнь!

Я:

– У кого?

– О ком мы говорим?!

Я смекнул, что, в общем, обречен. А он напротив: весь преобразился. Откашлялся:

– Кхе-кхе! – и зарядил, как заряжает дождь: – «Бесплодные усилия любви»!.. «Юлий Цезарь»!.. А «Двенадцатая ночь»!..

– Вы идиот?! – я почему-то ошалел.

Он отмахнулся:

– Все вопросы после! Вы ж сбиваете! – досадливо поморщился. – Так, о чем я? Ах, «Двенадцатая ночь»!.. – и тут как вызверится: – Быть или не быть?! Вот в чем вопрос!

«Припадочный!» – подумал я еще.

– «Укрощение строптивой»!.. Гений он! А вам бы только вырваться! Антоний!.. Брут!.. А Шейлок, представляете?! – и, облизывая губы, в ажитации: – Значит так, шекспировский канон!..

А кругом же, повторяю, никого.

На каноне я взмолился:

– Отпустите! Мне же на работу!

Чтоб разжалобить.

– Да как же отпустить? – он растерялся. – Когда до смерти – еще целых десять лет!

– До смерти чьей?! – я даже содрогнулся.

– Чем вы слушаете? Мы ж о Шекспире. До его!

– Десять лет?! – и я похолодел, выразив кошмар своим лицом.

От него, конечно, не укрылось:

– Вы торопитесь… – и тягостно вздохнул. – Ладно, уложусь вам в пять минут… – я машинально глянул на часы. А он продолжил: – Его годы, в общем-то, последние…

И речь опять свободно потекла.

Вдруг он мгновенно побледнел, на полуслове. Вскрикнул как подрезанный, забился. И зарыдал, уткнувшись мне в плечо…

Я:

– Что с вами?! – растерялся, просто в шоке.

– Что со мной?! Умер! Умер наш Шекспир! Вот только что!..

Я глянул на часы: все совпадало.

Он:

– Извините, – скорбно руки в стороны развел: – Больше нет у нас Шекспира, – отвернулся.

Снова всхлипнул.

А я и сам – глаза на мокром месте, сострадательный: его боль пронзила и меня.

Я уже не вырывался никуда. Определенно, горе нас сближало.

Пришибленные смертью, только что, я молчу, и он уже молчит.

Мы медленно идем, как провожая…

Я глянул на него – и сжалось сердце. Теперь он снова весь скукожился, несчастный.

Чтоб лишний раз его мне не травмировать:

– И все-таки, где улица… – осекся.

– Мы уже давно по ней идем… Вам дом 12? – он, очевидно, на конверте разглядел. – Смотрите, вот он!..

Я вошел, а там все ждут письма.

Обычно я не преминул бы пошутить, мол, вам письмо, пляшите! Я общительный. Но тут не до плясать, такое горе! Сдержанно сказал им про ошибку.

Развели руками:

– Ну и ну! Где Шекспира, где Шапиро, чтобы спутать! Шапиро же подводник, знают все! Да, с нашей почтой точно не соскучишься!

– Это правда! – согласился я.

В общем, дом 12 меня ждал…

Ждал и он меня, мой проводник, я почему-то в нем не сомневался.

Иду, а он за мной, как на веревочке. И при этом горестно вздыхает. Идем, молчим. Шекспира ж нет по-прежнему.

Что мы будем делать без него?!

А другой – когда еще родится?

Впрочем, жизнь на смерти не кончается. И, превозмогая горе, жить-то надо!

Молчание уже невыносимо.

Чтоб хоть как-то обстановку разрядить, вполне гнетущую. Потому что дальше так нельзя. Он решил сменить пластинку (молодец!). И наигранно беспечно, так участливо:

– А сами вы откуда? Вы нездешний?

Я:

– Как это нездешний? Обижаете! Я и родился здесь, в Донецке, – говорю. – Может, знаете? На улице Челюскинцев.

– А еще бы мне челюскинцев не знать! – и, как-то странно глянув на меня: – А сами вы хоть знаете про них?

Боже, что я натворил?! Теперь конец!

А он напротив, он уже ожил. От горя не осталось и следа. Его всего трясло и распирало. Глаза сверкали бешеным огнем…