Книга Соблазнительный шелк - Лоретта Чейз

— М-меня никогда не т-тошнит, — сообщила Марселина.

Она сделала несколько глотков, с наслаждением почувствовав, как густая жидкость обожгла горло. Если спиртное отмоет ее изнутри, тем лучше.

В какой-то момент ей показалось, что стало лучше.

Но тут палуба снова наклонилась, и Марселина поскользнулась. На этот раз Кливдон был рядом и не дал ей упасть.

— Не надо, — пробормотала она. — Меня… меня сейчас…

— Сондерс!

Перед ней с грохотом что-то поставили. Ведро. Вот и хорошо.

И тут ее согнуло и вывернуло наизнанку. Ей было так плохо, что потемнело в глазах. В висках стучало, колени подломились.

Господи, как мне плохо.

Кто-то поддерживал ее. Она слышала мужские голоса над головой. Различила голос герцога и еще чей-то. Потом ее переместили на что-то мягкое. Постель. Как хорошо. Лечь. Она полежит совсем чуть-чуть, пока судно не перестанет подпрыгивать и раскачиваться.

Хотя нет. У нее же нет времени.

Кто-то подсунул ей под голову подушку, накинул сверху одеяло. Как приятно. Но ей не должно быть приятно. Она обязана встать. Там осталась Джеффрис. Ей нужна помощь. Но Марселина чувствовала, что, если только пошевелится, ее снова стошнит.

Надо лежать очень спокойно.

Невозможно! Волны слишком сильно швыряют старый пароход. Вверх-вниз, вверх-вниз. И все это сопровождается ужасными звуками — скрежетом, треском, ударами, странными завываниями, словно души всех утопленников поднялись со дна морского, чтобы их встретить. Откуда-то, казалось, издалека доносился плач и крики пассажиров. А вверху ревел ветер — там бушевал шторм.

Преисподняя, подумала Марселина. Ад Данте. Перед глазами встала картина ада, страданий проклятых… Дьявол, да что с ней такое? Она не может лежать здесь, размышляя о живописи.

— Н-нет, — с большим трудом выговорила она. Почему-то губы ее не слушались. — Н-не я. Моя ш-швея.

— Горничная? — Голос Кливдона был спокойным. Это обнадеживало.

— Джеффрис. Ей очень плохо. Бренди. Я пришла… за бренди.

Рядом с ней снова зазвучали голоса. Спокойные. Еще Марселина слышала панические крики, но вдалеке. Мир продолжал раскачиваться и подпрыгивать.

Только бы меня больше не тошнило. Только бы не тошнило.

Ее лица коснулось что-то мокрое и холодное.

— Сондерс позаботится о горничной, — проговорил знакомый голос.

— Пожалуйста, не дайте ей умереть, — жалобно попросила Марселина. Или это была не она? Ее голос звучал очень далеко и казался совсем тихим на фоне адского шума. Ад, подумала она. Таким его изображают праведники. Ад в картинах.

— Люди обычно не умирают от морской болезни, — возразил герцог.

— Но некоторые предпочли бы умереть, — пробормотала Марселина.

Странный звук. Смешок? Его голос был тихим и звучал близко, совсем рядом. Вокруг стояла какофония ужасных звуков, но все они были далеко. И только его голос оставался вблизи, вселял уверенность в благополучном исходе. Неожиданно раздался оглушительный треск.

Пароход… развалился?

— Мы не можем утонуть, — сказал кто-то. Неужели это у нее хватило сил заговорить?

Не разговаривай. Лежи тихо. Не двигайся. Не дыши.

— Мы не утонем, — сказал герцог. — Дело плохо, но мы не утонем. Проглоти-ка вот это.

Марселина покачала головой. Это оказалось большой ошибкой. К горлу снова подступила тошнота.

— Не могу.

— Всего одну каплю, — попросил Кливдон. — Это лауданум. Он поможет. Обещаю.

Марселина не могла поднять голову, не могла открыть глаза. Мир вращался, прыгал и качался.

Она проглотила лекарство. Горькое.

— Какая мерзость!

— Я знаю, но оно помогает. Поверь мне.

Шторм не стихал. Волны швыряли судно, словно детскую игрушку. Марселине уже случалось попадать в шторм. Она знала, что дела плохи, и она далеко не в безопасности. И хотя умом она это понимала, сердце чувствовало совсем другое. Голос мужчины. Его удивительно нежное прикосновение. Да что там, само его присутствие внушало покой и уверенность. Вселяло надежду. Ирония судьбы!

— Ну вот, ты улыбаешься. Опиум начал действовать.

Опиум? Она уснула? Утратила ощущение времени?

— Нет, это все из-за тебя, — сказала Марселина. Каким далеким показался ей ее же собственный голос! Как будто он уже успел добраться до Лондона без нее. — Из-за твоей герцогской самоуверенности. Перед тобой все отступает, даже сатанинский шторм.

— Тебе явно лучше, — усмехнулся герцог. — Уже произносишь целые предложения, исполненные сарказма.

— Да, я чувствую себя лучше. — Ее внутренности, похоже, успокоились. Но голова оставалась ужасно тяжелой. Она открыла глаза. Для этого пришлось изрядно потрудиться. Герцог склонился над ней. Было слишком мало света, чтобы разглядеть детали, и все вокруг непрерывно двигалось. Господи, ну почему ничего не может оставаться на месте! Глаза на его лице казались лишь густыми тенями, но Марселина точно знала: они зеленые. Зеленые как нефрит. Или как море? Зеленый цвет идет лишь очень немногим женщинам. И лишь немногие женщины могут устоять перед зелеными глазами мужчины.

Она закрыла глаза.

И почувствовала влажную ткань на лбу. Какое нежное прикосновение! Марселину охватило странное чувство, которому она даже не сразу подобрала название. И лишь спустя несколько минут она осознала: у нее есть защита… убежище… Она в безопасности.

Шутка фортуны. Но внезапно вращающийся мир стал тяжелым и темным, а потом все исчезло.

Кливдон понятия не имел, сколько продолжался шторм, поскольку уже давно потерял счет времени. Он проснулся в раскачивающейся каюте под аккомпанемент панических криков, рева ветра, скрежета и скрипа конструкций судна. Он чувствовал себя неважно, но не более того. У него был крепкий желудок, что доказали многочисленные дружеские попойки. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о мадам Нуаро. Она где-то на судне. Он взял аптечку и собрался идти на поиски, когда она ввалилась в дверь каюты.

После этого у него не было времени на морскую болезнь или на тревогу о ком-то другом. Ее жемчужная, всегда сияющая кожа стала тусклой и приобрела зеленоватый оттенок. Это было видно даже при отсутствии освещения. Она была совсем больной, даже бредила. Все это было совершенно на нее не похоже. Она же сильная женщина, даже слишком сильная! И столь внезапная перемена повергла Кливдона в панику раньше, чем он обрел способность здраво соображать.

Это не более чем морская болезнь, убеждал он себя. Ничего особенного. А бред — ее следствие, или результат того, что она почти не спала и толком не ела, торопясь оказаться от него как можно дальше.