Книга Минус Финляндия - Андрей Семенов

— Не имею, — подтвердил Николай Федорович.

— Вы все-таки майор государственной безопасности, — напомнил Суслин для пущей убедительности. — Этого звания вас никто не лишал.

— Разве? Тогда где же моя форма?

— Все в свое время, — Суслин вышел из за стола и наклонился над Колей, придавая интонации задушевный, даже интимный тон. — Все в свое время. Как только с вашим делом разберутся в Москве, вам немедленно вернут и форму, и оружие, и награды. Но вы же советский человек! Вы не можете уклоняться от борьбы с врагом, ссылаясь на то, что вас несправедливо арестовали! Вы — советский человек?

— Советский.

— И вы не можете уклоняться от борьбы?

— Не могу, — кивнул Коля.

Суслин с чувством пожал Колину руку двумя своими.

— Я знал! Я не мог в вас ошибиться! Я знал, что вы — наш, советский человек!

От таких похвал Коля даже несколько смутился.

— То, что на вас сейчас нет формы сотрудника государственной безопасности, ни о чем не говорит, — продолжал вещать Суслин. — В душе вы наверняка чувствуете себя офицером. Ведь так?

— Так, — кивнул Коля. — Чувствую… В душе…

— Я очень этому рад, — признался Суслин. — Очень рад! Очень. Ведь война идет не только на фронтах. Война идет и в тылу. И даже тут, в лагере, тоже проходит невидимая линия фронта.

Суслин провел ладонью по столешнице, показывая, где именно в его учреждении лагере проходит невидимая линия фронта.

— Враги обезврежены, — продолжил он. — Они разоблачены, обезврежены, арестованы и помещены в наш лагерь, но это не значит, что все эти подонки сложили оружие. В лагере активно действует троцкистское подполье, отмечены националистические настроения, особенно среди бывших полицаев и лиц, находившихся на временно оккупированной территории. Таких мы должны своевременно выявлять. Вы согласны со мной?

— Согласен. Но только как же я буду их выявлять, если заключенных первого барака содержат отдельно от всех остальных?

— Не беда! — утешил Суслин. — Мы в любой день можем перевести вас в другой барак. Но пока еще рано вас переводить. У вас и в первом бараке дел по горло будет.

— Это каких же?

Суслин отошел от Коли и сел на свое место за столом.

— Вот это уже разговор, — поднял он палец и стал рыться в ящиках стола. — Вот это уже дело! А то, знаете, не люблю я все эти вокруг да около. Я привык с людьми разговаривать в лоб. Я им — правду, они мне — правду, — капитан достал из ящика стола красивый плексигласовый портсигар кустарной работы. — Держите.

— Благодарю вас, но я не курю, — стал отказываться Коля.

— А это не для вас, Николай Федорович.

— А для кого?

— Скажите, Николай Федорович, кто кроме меня и начальника лагеря имеет право заходить в ваш барак?

— Ну… Как кто? — наморщил лоб Коля. — Сотрудники.

— Верно, — подтвердил Суслин. — Сотрудники администрации лагеря, которые делают в вашем бараке ежедневный досмотр, который заключенные называют шмоном. Только вот вместо того, чтобы отбирать запрещенные к хранению вещи, эти сотрудники иной раз проносят в барак запрещенные вещи. Скажете, вы об этом не знаете?

Вместо ответа Коля закашлялся в кулак.

— Вижу, что знаете, — заметил капитан. — Я вам больше скажу. Вы как раз и есть самый злостный нарушитель режима содержания в первом бараке. Вы, Николай Федорович, и никто другой.

Это была чистая правда. Самым злостным нарушителем режима содержания под стражей среди обитателей первого барака был зэка Осипов, хотя он и не вытворял ничего особенного. Это же только Суслин — такой незаменимый и уникальный номенклатурный специалист, что его перевели аж из Якутии. Рядовых же надзирателей брать было неоткуда, кроме как из окрестных мордовских деревень. Вполне объяснимо и закономерно, что мокша-надзиратели разговаривали с мокшей-зэком на родном для обеих сторон мокшанском языке. Согласитесь, странно бы было, если бы два мордвина посреди мордовских лесов стали бы разговаривать между собой на португальском. На мордовском и шпарили. Ничего необычного или крамольного: «Привет, как дела?». «Шумбрат, кодом тефтне?» И в ответ тоже ничего предосудительного: «Нормально», «Пойдет», «Валомне». По Сталинской конституции мордва могла невозбранно переговариваться друг с другом на родном для нее языке, и, допустим, если на каком-нибудь колхозном рынке милиционер слышал разговор на мордовском, то не только не тащил собеседников в кутузку, но даже и штраф на них не накладывал.

Но в лагере, да еще и в самом режимном из бараков, в разговорах на непонятном языке, которые вели между собой надзиратели и охраняемый, легко можно было усмотреть сговор. Не по инструкции это — по-мордовски в лагере говорить. По инструкции надо было разговаривать только на великом и могучем языке, корифеем которого был сам Вождь и Учитель, и только немцам разрешалось кроме русского говорить на языке Шиллера и Гете.

Понимание, как известно, вызывает сочувствие. Земляки-надзиратели легко поняли земляка-Осипова, а потом понимание легко переросло в сочувствие и желание хоть как-то облегчить положение земляка. Ежедневно мордва в энкавэдэшной форме входила в первый барак для планового досмотра и незаметно передавала заключенному Осипову запрещенные вещи. Не ножовки по металлу, чтобы перепилить решетки, которых в лагере не было. Не оружие, чтобы убить часового. Не деньги, чтобы подкупить охрану. И даже не спиртное, чтобы забыться от алкоголя.

Что может принести мордвин на работу в разгар войны? Кусочек сала, моченое яблоко, горсть карамелек, головку чеснока или лука. Ничего страшного, все вполне безобидное. Однако налицо сговор охраны с заключенным. Такое надо пресекать и наказывать. Охранников увольнять, а заключенного водворять в карцер.

Впрочем, можно и по-человечески, без сугубой лютости. Охранникам нужно кормить свои семьи, а работу поблизости они не найдут. Администрация лагеря не найдет других охранников, кроме тех же мокшан, потому что москвичи нипочем не поедут работать в Барашево. Да и на шалости заключенного можно тоже до поры закрыть глаза, если он в ответ выразит понимание текущего момента и сложившейся ситуации. А охрану всегда полезно держать на крючке, так, чтобы она всегда свою провинность помнила и осознавала. Это только на пользу службе. Вот и решил начальник оперчасти убить двух зайцев одним выстрелом — поймать надзирателя с поличным на сговоре с заключенным и самого заключенного оформить своим сексотом.

— Вот вам портсигар, Николай Федорович, — доверительным тоном сообщил Суслин. — Он, как сами видите, весьма приметный. Штучная работа. Второго такого больше нет. Завтра во время планового досмотра, когда вы со своими земляками перейдете на мордовский, вы подарите этот портсигар одному из них, а после мне шепнете — кому именно. Когда охранник вечером пойдет домой, за забором его встретят мои опера. Если портсигар будет найдет при этом охраннике, то все будет в порядке.