Книга Биг-Бит - Юрий Арабов

— Не знаю, — признался мальчик.

— А у кого очко уже, — докончил адский Николай. Слегка помрачнел, о чем-то задумавшись…

— Это что, басня? — не понял Фет.

— Иносказание. Типа ребуса, — объяснил Николай. — Отгадаешь — живешь красиво. Не отгадаешь — тоже живешь. Но много хуже.

— Да. Понимаю, — пробормотал мальчик.

Он в самом деле понимал, что таинственное слово «очко», которое он слышал третий раз в жизни, обозначает нечто важное, нечто такое, без чего нельзя обойтись и не обходится никто. Потерять очко, таким образом, означало верную смерть. Кроме того, упоминание о Польше было, конечно, не случайным и указывало на Лешека. Но почему именно на него, при чем здесь Лешек?..

— Ты, что ли, мой отец? — бухнул вдруг Фет.

— Федька! — пробормотал газовщик с чувством. — Федор, черт бы тебя побрал!

Он заплакал. Заплакал без слез, только сморщил закопченную морду, обнажая во рту вставную серую фиксу.

Мальчик тоже заплакал, но уже со слезами.

— А Танька меня на порог не пустила! — застонал газовщик, стиснув сына так, что у того затрещали ребра. — Милицию вызвала на мотоциклетах!

— А ты и вправду работаешь газовщиком? — спросил Фет, уткнувшись в его колючую тонкую шею.

— Можно и так сказать, — адский Николай уклонился от прямого ответа. У нас, газовщиков, во! Рука — к руке! — и он сдвинул свои запястья, будто на них надевали наручники. — Не даем друг другу пропасть!

— Здорово! — сказал Фет.

— Но ты мать не обижай. Мать — это святое. Я, когда свою схоронил, тогда и понял: святое! А как старушка мучилась перед смертью, как орала… В меня бросилась молотком!

— Какая старушка? — не понял мальчик.

— Да бабка твоя родная!

— А-а!

— И ты мать не трогай. Она ни в чем не виновата. Виноват этот! — и у адского Николая заходили желваки. — У-у! Режиссура!

— Да он звукооператор, — заступился за отчима Фет. — К тому же военный летчик и слегка контуженный.

— Ладно. Пошли! — бросил Николай.

— Куда?

— В «Арагви». Нужно обмыть встречу. Каждый день, что ли, отец с сыном встречаются?!

— Так мне надо переодеться! Ресторан все-таки!

— Не надо, — сказал отец, — там теперь всех пускают! — и подмигнул.

Фет слышал об «Арагви» от отчима и воображал себе это место так, будто у ворот стоит апостол Петр с ключами и пропускает вовнутрь только по очень сильному блату. Но в том «Арагви», куда привел его отец, не оказалось при входе даже Петровича, и они прошли свободно и с достоинством, как короли.

Это был бар «Центральный» на Выставке Достижений Народного Хозяйства, одно из двух питейных заведений, расположенных здесь. Девятые и десятые классы фетовской школы проводили в барах свой досуг, гордясь друг перед другом тем, сколько кружек мутного напитка они поглотили и сколько деревянных сушек сжевали за раз. Для гордости были весомые причины — пиво уже в те далекие времена начинало потихоньку хиреть, теряя свои вкус и цвет, так что тянуть его приходилось без удовольствия и с трудом. Конечно, оно еще не являлось почти полным суррогатом, как сейчас, в него не добавляли рис, да и спаивали молодежь тактичнее, чем в нынешнее время, красновато-желтый напиток недавно открывшегося Останкинского завода просто разбавляли сырой водой на местах, а потом уже эта вода выходила из одуревшей молодежи где попало, возвращаясь в канализацию, из которой она была взята, и завершая тем самым замкнутый мудрый цикл.

Пивной бар окопался в небольшом скверике с кустами акации и хилыми рябинами, ягоды которых уже начинали наливаться румянцем. Стен не было, и пустые головы завсегдатаев продувались теплым летним ветерком. Впрочем, эти головы были совсем не пусты, а заполнены хотя бы наполовину клокочущей, как кипящая манная каша, информацией, например, той, что сгоревшую недавно Бородинскую панораму подожгли китайцы и что какой-то мальчик, выменяв жевательную резинку у иностранца на комсомольский значок, обнаружил в этой резинке битое стекло. Все это сопровождалось рыганием, блеяньем, визгом и тихим плачем. Бренчала гитара. В баре не полагалось стульев, и все стояли за стойками, пока держали ноги. Жизнь кипела и утихала только в восемь часов вечера, когда дискуссионный клуб с разбавленным пивом закрывался до следующего дня. Граждане уходили, уводились, расползались, а тех, кто не мог ползти, везла бдительная милиция. Для многих это были лучшие годы жизни. Теперь на этом месте — пустырь.

— Гуляем на все! — отец взял пять кружек пенного напитка и одну тарелочку с засохшей шпротиной, поскольку другой закуски на сегодня не полагалось.

— За все хорошее! — и он вмазал своей кружкой по кружке Фета. — Давай рассказывай!

— Это ты рассказывай! — заметил Фет. — Ты исчез, а не я!

— А что мне рассказывать? — ответил Николай. — Учился в академии, защитил диссертацию.

Говорил он о себе неохотно. Фет прикинул в уме, когда в последний раз видел адского Николая, и понял, что тот учился в академии лет десять.

— А что там, в академии?

— Профессора, доценты… В другой раз расскажу, — пообещал Колька.

— Господа! — послышался слева надрывный голос. — Можете ли вы взять верхнее «до»?

Это говорил маленький человек в помятой шляпе с еле заметным синяком под левым глазом.

— Мы не берем до, — сказал Колька. — Мы берем после, когда дело сделано. Ты кто такой?

— Я — бывший дирижер симфонического оркестра! — сказал человек в шляпе. — Я отмахал сто двадцать четыре концерта и один маленький дивертисмент!

— Умри! — и отец протянул ему неотпитую кружку пива.

— Благодарствую, — дирижер тут же успокоился и втянул в себя липкую густую пену.

— Что студия Горького? — спросил у Фета Николай. — Не окочурилась? Как заметил товарищ Сталин, «кинокадры решают все».

С кинокадрами у Кольки были связаны теплые воспоминания. В первый день своей трудовой вахты, который оказался и днем последним, отец запустил телефоном в голову директора студии, попав в нее с первого раза.

— Да нет, работает, — пробормотал Фет, пытаясь сглотнуть обильную слюну, которая всегда выделялась у него из-за пива. — Они все… Весь район там.

Случайно встрявший в разговор дирижер пробудил в душе мальчика главную страсть и сдул с подспудного пламени порошок пепла. Он вдруг выдал отцу наболевшее, — как он играет в рок-группе, и ничего не выходит, как навозные жучки приходят к нему во сне, и как отчим сует под нос в качестве альтернативы гнусавого и доверительного.

— А что про них пишут в газетах? — деловито спросил отец, имея в виду навозных жучков.

— Ругают, — сказал Фет.

— Ругают? Значит — во! — и Колька поднял большой палец вверх.