Книга Мефодий Буслаев. Ожерелье дриады - Дмитрий Емец

– Сдался тебе этот Буслаев, Прашечка! Я не андэстендю!Ты же и так уже тоску на него наслала! Недели две теперь места себе ненайдет! – не удержался он, когда дверь, выплюнув Нату, сомкнула свой рот.

Зигги Пуфс перестал чесать голую ляжку.

– Откуда знаешь? – проворчала Прасковья, сненавистью косясь на помидорные, внешне незаинтересованные ушки Пуфса изашкаливающее честное, мигающее бюргерскими глазками лицо Тухломоши.

– Да так вот! Вчера всю ночь скоморошьи кости под домомшевелились, – наябедничал шоколадный юноша.

Пуфс осклабился.

– А я и не заметил! Это ж надо такую силу желанийиметь! – сказал он умиленно.

– И фотками Буслаева все стены себе оклеили! На однойдаже помада была! Тридцать фоток скрытой камерой: на работе, на улице, вподъезде, и везде он урод уродом!.. И ведь даже не клевер! – продолжал ревноватьРомасюсик, обозначавший этим словом ум.

– Выключи звук! Ты, дрянь!!! – внезапно заорал онсам на себя и трусливо зажмурился. Он всегда безошибочно ощущал время очереднойвзбучки.

Несчастная болтливая шоколадка стояла по стойке «смирно»,ожидая оплеухи. И, разумеется, дождалась. Прасковья с омерзением вытерлазапачканную шоколадом ладонь и, круто повернувшись, ушла к себе. Очередьсуккубов и комиссионеров метнулась в разные стороны – точно нож рассексливочное масло.

Ромасюсик всхлипнул.

– Одного не могу понять: зачем Прасковье Мефодий? Чтоон – самый красивый, самый умный? Зуб у него отбит, и подбородок колючий, ипапашка у него алиментщик! Да ты лучше этого Буслаева в тысячу раз! – сталутешать его Тухломоша.

Он стоял рядом и, склонив голову, со скрытой ирониейразглядывал Ромасюсика. Шоколадный юноша перестал всхлипывать и скромноулыбнулся. У него действительно сохранялись кое-какие заблуждения на свой счет.

– Ну, может, не в тысячу… – сказал он робко.

– Зято вкюснее в тюсясю! – убежденно проговорилгигант Зигя.

Улыбка Ромасюсика затерялась в трясущихся желейных дебряхего щек.

Глава 5

Угонщики трамваев

Во что человек верит, то он и есть, а сложнее рассуждать –только путаться!

Эссиорх

Трамвай подошел почти неслышно – светящийся, почти пустойкрасный вагон. Казалось, сумеречная дождливая Москва играет им, гоняет еготочно яркий мяч – туда-сюда, из одного района в другой. В плоских асфальтовыхлужах отражались его яркие отдувающиеся бока. Трамвай остановился, негромкозвякнул электрическим голосом и распахнул двери.

Еще минуту назад Даф и не планировала в нем ехать. Да инастроение было самое нетрамвайное, а скорее автобусное или метрополитеновское.Трамвай, в конце концов, романтический вид транспорта, троллейбус –философско-гудящий и усато-тараканящийся, а вот об автобусе и метро этого ужене скажешь. Они удобны, безлики и безнадежно функциональны. В трамваях ездятредакторы и поэты, которым плевать, куда идет вагон; в автобусах же тухлыепрагматики, у которых почти наверняка в глубине кармана заготовлен на будущиевремена ламинированный прямоугольник собственного водительского удостоверения.Ну это, конечно, когда есть выбор, на чем ехать. Когда же выбора нет – несчитается.

Свободных сидений было много. Даф села в самом конце вагонаи стала смотреть в окно. За стеклом шевелилась темнота. Вагон покачивался,звякал и скользил по рельсам куда-то в срединные районы Москвы, граничащие снаружной частью Садового кольца. Люди, входившие в вагон на остановках, все какодин были с яркими желтыми зонтами. Они стояли и встряхивали ими, разбрызгиваякапли первого за последнюю жаркую неделю дождя.

«Бывает же такое! Просто заговор желтых зонтиков! Хоть быодин синий или полосатый!» – рассеянно подумала Даф.

На всякий случай она проверила и убедилась, что люди самыеобычные. Ни суккубы, ни комиссионеры, ни прочие шпионящие гадики. Большинстводаже не поэты. И между собой, разумеется, все незнакомы.

Даф честно прикинула вероятность десяти желтых зонтиковподряд и поняла, что само собой такое может случиться раз в миллион лет. Сдругой стороны, само собой в этом мире ничего не происходит, и можно незаморачиваться.

Депресняк свернулся у нее на коленях и, томно перебираяпередними лапами, ржаво мурлыкал. Под новым комбинезоном горбатились сложенныекрылья. Затем кот закрыл глаза и, сделав миру большое одолжение, согласилсяуснуть.

Дафне тоже хотелось задремать. Она плохо спала вот ужевторую ночь подряд. Рука, порезанная мечом Мефодия, ныла. Ей снились бредовыесны и навещали чужие мерзкие мысли. Все же хорошие мысли, точно сговорившись,отодвинулись. Видимо, им неприятно было подходить к ней, как чисто одетогочеловека не тянет обнимать того, кто только что вылез из канализационного люка.

Мефодий был в «Пельмене», куда его вызвали подменитьПамирджанова, захворавшего хроническим воспалением хитрости. Смена егозаканчивалась не скоро, и Дафна решила побродить по городу. Тут-то и застал еедождь.

Глядя на лиловую полоску дождящего неба, которая с каждойминутой все сильнее заваливалась в фиолет, Даф думала об Арее. Нельзя сказать,чтобы он очень обрадовался, увидев их в секретном убежище Варвары. Дафнепоказалось, что минуты две он колебался, не пустить ли в ход меч. Потом, взявДафну за рукав, потянул ее за дверь. Мефу это не понравилось. Он вопросительноуставился на нее, советуясь, не надо ли вмешаться.

Даф улыбнулась ему, показывая, что все в порядке. Все другдруга знают, и все в шоколаде. Буслаев так не считал, но все же остался сВарварой. Та спрятала тесак в ножны, но, как отметил Меф, предохранительный ремешокзастегивать не стала. Весь настороженный вид ее говорил, что нет мира лучшевооруженного нейтралитета.

– Я хороший, – примирительно сказал Меф.

– А я – нет, – отвечала ему Варвара.

– Че ты такая колючая?

– Отвали! Язык не обо что почесать? Почеши остену! – отрезала Варвара, и Меф растерянно умолк.

Как нейтрализовать мужскую агрессию, он знал, а вот женскаяагрессия его всегда озадачивала. Драться не будешь, ругаться тоже, как-то этопо-бабски, а в сторону отойти не всегда получается.

Арей и Дафна остановились в переходе, там, где уползаланаверх сбитая мозаика кафеля. По лестнице как раз спускались два парня. Мечникпосмотрел на них так сумрачно, что парни вспомнили о забытых делах и повернулиобратно.

Арей оберегал свое призрачное счастье, как дикий леснойзверь. Не веря никому и даже самому себе, он стоял над ним, оскалив клыки, иникого не хотел подпускать близко. Дафне стало жутко.