Книга Мефодий Буслаев. Ожерелье дриады - Дмитрий Емец

– К софелению, ничего! Сообщил, что пришлет свой фриказсам! – отрезала Шмыгалка. – Но уферена: он фнял моим тофотам! Онкфайне фнимательно слушал! Я же была, как фсегда, упетительна!..

Рядом возник златокрылый. Он вложил в руку Шмыгалке конверти мгновенно исчез. Это был профессиональный курьер – не чета «Корфелию»,который неделю промариновал бы его в своей сумке, а затем устроил бы из еговручения целое лазерное шоу.

– Ну фот и фриказ Фроила! Тебя отзывают! Я жекофорила! – сказала Эльза Керкинитида. – Сопирайся, тарогой мойфюпсик! Не пудем тянуть Тепресняка за фост!

Даф повернулась и, ничего не видя, все шла, шла, шла, покане уткнулась в стену. У нее было ощущение человека, которому должны выстрелитьв затылок.

* * *

Мефодий считал дни, когда Дафна к нему вернется. Хуже всего,что он не знал, сколько нужно ждать, поэтому дни нельзя было отнимать, а можнобыло только складывать. И Меф складывал. Как дикий человек, делал ножом зарубкив ванной на двери и удостоился от дяди Хаврона титула «ужаленного пчелой вмозг».

Мефу это было безразлично. Он действительно ощущал себя«ужаленным в мозг». Он все ходил, не находя себе места, натыкался на стены, непонимал содержания книг, которые читал. Мог трижды прочитать страницу прежде,чем до него вообще доходило – что перед ним: учебник или художка.

На работу он вышел раньше, чем закончился отпуск, и этим такпоразил всех, что Митина три дня пыхтела, не зная, какую гадость ему сказать.Меф смотрел на Митину и любил ее. Просто любил, абстрактно. Ему казалось, чтовот, какой она хороший человек. Ругает его, цепляется, две докладных написалана тему «съедания просроченного йогурта, направленного по накладной дляуничтожения», а все равно хороший. Да и вообще плохих людей нет. Когда учеловека все внезапно становятся плохими, а он один хороший, это верный признактого, что в детстве надо было меньше вертеться в коляске и вообще не нюхатьстолярный клей.

Как-то после ранней смены Меф съездил в универ, чтобыуяснить окончательно, светит ли ему что-нибудь, кроме солнышка.

В приемной комиссии замотанная седая дама вначалепотребовала у него, чтобы он вышел в коридор и не вычерпывал легкими воздух,которого и так нет, а потом внезапно вспомнила, что ей нужно срочно перенестистол с одного этажа на другой, на кафедру. Других достойных кандидатов напереноску мебели не отыскалось. Пока Меф, потея, волок в одиночку тяжеленныйстол со встроенной тумбой, заставляя его «шагать» по ступенькам, дамапрониклась к нему симпатией.

– Погодите! А оно вам все надо? – спросила она,когда стол после третьей попытки благополучно вписался в дверь кафедры.

– Что надо? – не понял Меф.

– Ну вот это все! – Дама кивнула на гору дипломныхработ, лежащую на полу и задумчиво накренившуюся в сторону ближайшей стены.

Буслаев сказал, что надо. Дама подумала и, сказав, чтоничего не обещает, записала его имя и телефон.

– А то мебель старая, тяжелая, а таскать некому. Всесплошь бывшие пианистки! Стул и тот вдвоем волокут!.. А фамилия у вас, дорогоймой, филологическая. Может, вам на филфак стоило поступать? На русскоеотделение? – произнесла она с размышляющей интонацией.

Университет Меф оставил обнадеженным и отправился домойпешком, хотя до его спального района было километров двадцать. Он шел, пытался,но все никак не мог устать.

Громадные, радостные, нескончаемые силы распирали его. Силбыло столько, что, пройдя километров десять, он готов был вернуться обратно ипо первому зову затащить стол еще куда-нибудь. Но столов его таскать больше незаставляли, и тогда он нашел в ближайшем дворе расшатанный турник и устремилсяк нему с жадностью, с какой пьяница устремляется на бесплатную дегустацию новыхсортов водки.

Перекладина уличного турника была зачем-то выкрашенанеизвестным умником, и слезавшая краска резала ладони. Обычно Меф подтягивалсярасчетливо. Не выматывал себя, заранее записывал количество подходов,абсолютный максимум, рабочий процент от максимума, время отдыха. Нет смысланадорвать себя сегодня, чтобы завтра не сделать ничего. Сейчас же цель быладругая – довести себя до изнеможения, до того состояния, когда просто физическиневозможно думать ни о чем, кроме своей усталости.

Двадцать шесть, двадцать три, двадцать, восемнадцать,шестнадцать, почти без отдыха двенадцать, десять, снова десять, девять, семь,шесть, три…

Наконец он довел себя до такого состояния, когда не могподтянуться даже единственного раза, а только спина вздрагивала и ослабевшиеладони соскальзывали с турника. Гребной, еще с реки Сережи привезенный волдырьпод средним пальцем правой руки лопнул.

Меф сел на бетонное основание турника и внезапно ощутил, какразгоряченную его спину гладят мокрые ладони дождя.

– Даф! Я знаю, что ты вернешься! – негромко, ноуверенно сказал он дождю.

Дождь не спорил.

* * *

– Тафна! Что за тетские игры? – строго окликнулаШмыгалка.

Даф оглянулась. Приподняв очки, точно не доверяя им, ЭльзаКеркинитида разглядывала приказ Троила, бормоча: «Не пойму, что тут!»

Но, видимо, прекрасно понимала, потому что, когда былонужно, зрение у Шмыгалки становилось близким к идеальному. Даже очки и те нужныей были больше из особого кокетства, которое заставляет некоторых дам намеренноказаться старше и нелепее, как бы выводя себя этим из привычной системыкоординат.

Наконец Шмыгалка пожала плечами, показывая, что сделала все,что могла, и протянула письмо Дафне.

– Иди сюда! Ничего-ничего, читай! В конце концов, это отебе!

Даф взяла лист. Пальцы у нее дрожали. Она была в том состоянии,когда смысл доходит не сразу, хотя письмо состояло всего из двух слов. Точнее,из одного глагола и отрицательной частицы.

В центре листа было размашисто написано:

«Не спешить!»