Книга Белая дорога - Джон Коннолли

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Он уюта не дал, никого он не спас —

Под повинной луной уплывая от нас…

Группа «Pinetop Seven»,

«Mission District»

ГЛАВА ПЯТАЯ

Оглядываясь на прошлое, я различаю во всем, что случилось, некую предрасположенность, схему; удивительное стечение неуместных, казалось бы, совпадений; череду связей между внешне не сообщенными меж собой событиями, которые тянутся в прошлое. Мне вспоминается ячеистый, сотам подобный мир, созданный неплотно пригнанными слоями истории, с близостью минувшего тому, что происходит сейчас, — и я начинаю сознавать. Мы как кругом очерчены не только своей собственной историей, но и историями тех, с кем оказывается сопричастна наша жизнь. Свое прошлое в равной степени привнесли и Ангел с Луисом, и Эллиот Нортон, и я сам, а потому не стоит удивляться тому, что жизни переплетаются между собой, а вместе с тем усиливает свое тяготение и общее прошлое, увлекая к себе под землю равно и безвинных и виновных, топя их в солоноватой воде, терзая на куски среди разбухших корневищ болота Конгари.

Вот так таилось в ожидании, когда его найдут, то первое звено.

Тюрьма особого режима в Томастоне, штат Мэн, выглядела угнетающе. При одном ее виде у любого, кому предстояло долгое заключение в ней, наверное, внутри все опускалось. Уже одни стены давили своей высотой и массивностью, и впечатление это лишь усугублял тот факт, что на своем веку, начиная с двадцатых годов позапрошлого века, тюрьма дважды горела и перестраивалась. Для ее местонахождения Томастон был выбран потому, что находился в удобном с транспортной точки зрения месте — можно доставлять арестантов и по нескольким автомагистралям, и водным путем. Но свой срок тюрьма уже изживала: в 1992 году в Уоррене открылось ИУМ, новое исправительное учреждение штата Мэн. Эта тюрьма сверхстрогого режима предназначалась для заключенных с очень длительным или пожизненным сроком, а также для тех, кому требуется содержание повышенной строгости; на прилегающей площади возводился еще и дополнительный корпус. Но пока он не достроен, Томастонская тюрьма будет вмещать в себя примерно четыреста арестантов, число которых недавно пополнил проповедник Аарон Фолкнер.

Мне вспомнилось, как отреагировала Рэйчел, услышав, что он будто бы пытался покончить с собой.

— Что-то на него не похоже, — заметила она. — Типаж не тот.

— Тогда почему он на это пошел? Крик о помощи? Вряд ли.

Она задумчиво пожевала губу.

— Если он это и сделал, то явно с каким-то умыслом. Газеты сообщают, раны у него на руках были достаточно глубокие, но не сказать, что смертельно опасные. Он вскрыл себе сосуды, но не вены. Так что на серьезную попытку свести счеты с жизнью это не похоже. По какой-то причине он хотел выбраться из сверхстрогой тюрьмы. Вопрос: по какой?

И вот теперь у меня наклевывалась возможность задать этот вопрос ему в лоб.

В Томастон я отправился после того, как Ангел с Луисом уехали в Нью-Йорк. Поставив машину на парковке для посетителей, я вошел в зону приема и представился сидящему за столом дежурному сержанту. За ним и за рамой металлодетектора возвышалась стена тонированного пуленепробиваемого стекла, а дальше находилась тюремная диспетчерская с уймой неусыпно стерегущих датчиков и видеокамер; оттуда же постоянно велось наблюдение и за посетителями. Сверху из диспетчерской была видна комната свиданий, куда при обычных обстоятельствах меня провели бы для встречи с человеком, отбывающим в этом учреждении срок.

Однако данные обстоятельства назвать обычными было нельзя, да и преподобный Аарон Фолкнер обычным заключенным отнюдь не являлся.

Проводить меня пришел еще один охранник. Я миновал металлодетектор, прицепил к пиджаку пропуск, под охраной проследовал к лифту и поднялся на второй, административный этаж. Эта часть тюрьмы считалась «мягкой» — заключенные без охраны сюда не допускались, а от «жесткой» части ее отделяли двойные герметичные двери, которые одновременно открыть нельзя, так что если арестант даже и пролезет в первые, то вторые его точно остановят.

Начальник охраны в звании полковника и старший надзиратель дожидались меня в кабинете надзирателя. За истекшие тридцать лет тюрьма в плане дисциплины переметывалась из крайности в крайность, от режима строжайшей муштры до недолговечных либеральных послаблений, принятых в штыки старыми служаками из охраны. В конце концов все остановилось где-то посередине, на умеренно консервативной ноте. Иными словами, в посетителей заключенные больше не плевались из-за решетки, можно было без опаски разгуливать среди местной публики, что меня вполне устраивало.

Прозвенел звонок окончания поверки, и через окно я различил синие робы арестантов, разбредающихся со двора по камерам. Томастонская тюрьма занимала площадь в восемь-девять акров, куда наряду с прочим входила игровая площадка Халлерфилд со стенами из цельного камня. Это не афишировалось, но в дальнем ее конце у стены в былые времена находилось место казней.

Надзиратель предложил мне чашку кофе, а сам при этом нервно возился со своей, вращая ее на столе за ручку. Начальник охраны, солидностью не уступающий самой тюрьме, стоял в молчании. Даже если и разбирала его смутная тревога, он этого не показывал. Звали его Джо Лонг, а твердокаменностью лица он не уступал индейцу с рекламы табака.

— Мистер Паркер, — начал надзиратель, — вы, должно быть, понимаете, что этот случай, скажем так, из ряда вон. Разговоры посетителей с заключенными у нас обычно происходят в комнате свиданий, а не через прутья решетки. И редко бывает так, чтобы из прокуратуры приходило указание проводить эту процедуру иным образом.

— Сказать по правде, я бы предпочел обойтись без этого приезда, — сказал я. — У меня нет ни малейшего желания видеть Фолкнера, во всяком случае до суда.

Службисты переглянулись.

— Ходит слух, что результаты этого суда под большим вопросом, — сообщил надзиратель с таким видом, словно тема вызывала у него оскомину.

Я не ответил, и возникшую паузу пришлось заканчивать ему.

— Вот, наверное, почему прокурор негласно рекомендует, чтобы вы разговорили Фолкнера, — заключил он. — Думаете, он может что-нибудь выдать?

— Для этого он слишком умен, — заметил я.

— Тогда зачем вы здесь, мистер Паркер? — спросил начальник охраны.

Теперь настал через вздохнуть мне:

— Честно говоря, не знаю.

Полковник с сержантом в молчании провели меня через седьмой блок, мимо лазарета, где пичкали таблетками каких-то стариков-колясочников для максимального продления их пожизненных сроков. В пятом и седьмом проживали заключенные более пожилые и менее здоровые, коротая свою бессрочность в палатах на несколько коек, с рукописными лозунгами типа «Ничего, привыкнем» или «Здесь лежит Эд». Прежде сюда селили и одиозных, умеренно пожилых арестантов вроде Фолкнера, или же помещали их в одиночные камеры по соседству, ограничивая перемещения до решения судебных инстанций. Но теперь такие камеры находились преимущественно в ИУМе. Однако там заключенным не предоставлялись должные медицинские услуги, а суицидальные попытки Фолкнера требовали психиатрического расследования. Предложение перевести Фолкнера в Огастинский институт психиатрии было отвергнуто и прокуратурой, не желавшей, чтобы присяжные еще до суда настроились выгораживать Фолкнера как нервнобольного, и адвокатами самого Фолкнера, которые опасались, что подзащитный окажется под надзором более изощренным, чем где бы то ни было. Поскольку штат счел окружную тюрьму не подходящей для содержания Фолкнера, компромиссным решением стала тюрьма Томастона.