Книга Рембрандт должен умереть - Леонид Бершидский

– Отсюда еще немного пешочком, – говорит Софья. – Я не хотела прямо до места: запомнит.

Они сворачивают в глубь квартала. Тут все как-то совсем по-деревенски: аккуратные невысокие дома отделаны сайдингом, как садовые домики в Подмосковье, мостовая пустынна, за деревянным заборчиком палисадник. Штарк заметил табличку: Брук-стрит.

У Софьи есть ключ от дома с черной черепичной крышей, уютным крылечком и двумя башенками с оконцами: гостевые комнаты, наверное. Здесь прохладно и сумрачно: окна занавешены непрозрачными экранами. Софья щелкает выключателем, и они поднимаются на второй этаж. В просторной комнате из мебели только два стула. На дощатом полу что-то накрыто простынями. Софья сдергивает их – и Иван добросовестно старается проникнуться торжественностью момента: он – один из трех, кажется, людей, которые в последние 22 года видели то, что он видит сейчас. А ведь кто только не искал эти полотна, от мафии до ФБР!

Он знает все четыре картины по фотографиям. Вот «Концерт» Вермеера: художник словно прятался за портьерой, наблюдая трех увлеченных музыкой людей – двух женщин и мужчину; из них только певица стоит лицом к зрителю, да и то не смотрит в его сторону. Вот «Буря» – Штарк уже сроднился с ней, помнит каждую фигуру, но только теперь имеет возможность рассмотреть их в деталях. Вот двойной портрет – господин и дама в черном; в девяностом считалось, что это тоже Рембрандт, но с тех пор установили: нет, его ученик Говерт Флинк. А вот и Мане, «У Тортони»: молодой человек в цилиндре, с острыми усиками, значительно и расчетливо смотрит в глаза зрителю. По сравнению с голландскими полотнами «У Тортони» выглядит несовершенной, почти детской работой. Штарк сразу вспоминает о презрении Федяева к импрессионистам.

По сравнению с сегодняшним утром это, конечно, не такие сильные впечатления. Но проходит не меньше двадцати минут, прежде чем Иван поворачивается к скромно присевшей на стул в уголке Софье. Картины отпускают его медленно.

– А где остальное? Из музея же украли двенадцать предметов?

– Я знаю. Но у нас только это.

Штарк вспоминает историю, которую Софья рассказала ему вчера.

– Послушай, как вообще этот ваш, как его…

– Джейми?

– Да, как у него могли оказаться картины, если везде написано, что грабителей было двое и они были одеты полицейскими? Они же охранников связали, то есть это были профессионалы. А ты рассказывала про студента-музыканта…

– Вот потому у нас и нет остальных картин, – объясняет Софья. – Лори рассказывала, что Джейми собирался ночью к ребятам-охранникам – это были его друзья. Видимо, когда он пришел, музей как раз грабили эти, в полицейской форме. А когда они ушли, он тоже поживился кое-чем.

– Мой друг Виталя всегда мне говорит: самый реальный вариант – самый простой и самый идиотский, – говорит Штарк задумчиво. – А тут у нас идиотский, но не простой. Век живи – век учись.

Софья смеется, а Иван подозревает, что Молинари ни за что не поверит в такой бред. Но как же экспертизы, которые заказывал Федяев? И еще… Иван ни в коем случае не считает себя специалистом, но то, что он здесь видит, не похоже на копии. Сияние, которое исходит от этих картин, – настоящее. Хотя сохранились они плоховато. Видно, что холсты сворачивали, – на «Концерте» и двойном портрете видны линии, по которым осыпалась часть краски. Все это придется реставрировать, думает Штарк. И ведь это – самые дорогие из украденных экспонатов. Грабители-профессионалы, видимо, взяли что попроще, надеясь потом «толкнуть» украденное. А этот Джейми, выходит, взял, что понравилось и что смог унести.

– Хорошо, я увидел твои картины. – Иван снова поворачивается к Софье. – Как ты планировала поступать дальше?

– Дальше я надеялась, что ты удостоверишься в том, что картины – те самые, и сообщишь об этом Федяеву. Он бы передал через тебя деньги, а я через тебя же – картины.

– Ну, значит, осталось удостовериться. Для этого нужен Молинари. Никакого другого способа я придумать не могу, извини.

– Значит, пусть будет по-твоему. Я тебе верю.

Иван набирает номер Тома.

– Да, я как раз тут внизу, просто не хотел входить, пока не позовете, – с готовностью отзывается итальянец.

Иван многое мог бы ему сказать, но молчит: для Молинари, насколько Штарк успел его узнать, такое поведение – уже верх деликатности. Так что он просто идет открывать дверь. Софья останавливает его на лестнице:

– Он нас выследил. И ты ему по-прежнему доверяешь?

– Да. Он мог бы спокойно войти за нами, положить нас из пистолета и забрать картины. Или положить нас без всякого пистолета. Я видел, как он дерется. Да нет, он честный. Просто… нетерпеливый, понимаешь?

Софья сердито отворачивается. Но другого выхода все равно нет.

– Мне уж надоело топтаться на крыльце, – восклицает Молинари, вваливаясь в дом. – А что, если бы меня заметили соседи и позвонили по 911?

– Может, уже и позвонили, – отвечает Иван. – Ты сам приперся сюда и стоял под дверью, как дурак, – чего же ты хочешь?

– Знаешь, я легко мог войти, запереть вас в сортире и отвезти картины в Гарднер.

– Я знаю.

– Но я не могу так поступить с другом. – Молинари разражается хохотом и привычным уже движением треплет Ивана за плечо. – Ты попросил меня помочь. Это твое шоу.

Хоть итальянец и нетерпелив, он явно откладывает свою встречу с прекрасным, как Иван вчера медлил звонить Софье.

– Может, сделать тебе чаю или еще чего-нибудь? – спрашивает Штарк. – Наверняка тут что-то есть. Я понимаю, ты не хочешь сразу смотреть.

– Ты видел «Бурю»?

– Да. Вырезали ее довольно неаккуратно. Но – тебе понравится. В ней можно утонуть.

На лестнице слышатся шаги. Софья останавливается на полпути и разглядывает Молинари; тот, не мигая, пялится на нее в ответ. И – свистит протяжно, как курортный ловелас. Софья не может сдержать улыбку.

– Пойдемте на кухню, – говорит она. – Здесь все есть на самом деле.

Только выпив крепкого кофе, который он по ходу дела льстиво расхваливает, Молинари готов смотреть на картины. Он поднимается первым, за ним Софья. Иван замыкает процессию.

На втором этаже лицо Молинари озаряется, как у прихожанина, увидевшего слезы в глазах деревянной Девы Марии. Он хватает Ивана за локоть.

– Я чувствую, что это не фуфло. Мы нашли их. Иван, ты молодец, дай я тебя расцелую!

И правда лезет целоваться. Иван, ничего особенного не сделавший, чтобы дело жизни Молинари завершилось таким решительным успехом, вырывается из объятий. Софья с удивлением взирает на эту средиземноморскую сцену.

– Том, вы поможете нам получить заключение, что это подлинники? Оно нужно, чтобы сделка совершилась, – просит она наконец.

– Конечно, конечно, леди, я уже кое-что организовал. Самый короткий путь. Мы покажем их главному реставратору Гарднеровского музея. – И сразу, не давая им возразить: – Он мой друг, как многие в музее. За эти годы ко мне там привыкли. Мы договорились неофициально, он никому не скажет.