Книга Мятежные ангелы - Либба Брэй

— Я попрошу маму завтра взять нас с собой в ее клуб на ленч. Знаешь, это один из наилучших женских клубов. Энн, мы должны посвятить Джемму в наши планы. Ей ведь тоже придется сыграть свою роль.

Я совсем не хочу ничего такого слышать.

— Я решила все построить так, чтобы люди думали: мне повезло, что Энн согласилась поехать ко мне в гости. Нет больше серой печальной мышки, школьной стипендиатки. Энн будет выступать в роли высокородной особы. Умнее ничего и не придумаешь.

Энн подхватывает:

— Я должна рассказать маме Фелисити, что я происхожу из русского царского рода и что только совсем недавно мой троюродный дядюшка, герцог Честерфилд, отыскал меня в школе Спенс и сообщил о завещании моих покойных родителей.

Глядя на пухленькую Энн с типично английской внешностью, я спрашиваю:

— Думаете, это очень умно?

— Мне эту идею подсказал ночью рубин. Я подумала: а что, если мы создадим свою собственную иллюзию? — говорит Фелисити. — Что, если мы разыграем небольшой спектакль?

— Что, если мы попадемся? — беспокоится Энн.

— Не попадемся, — отмахивается Фелисити. — Я расскажу дамам в клубе, что еще до смерти родителей ты училась музыке и пению у всемирно известного русского оперного певца. Да они просто с ума сойдут, когда услышат, как ты поешь! Я же их знаю, они начнут наперебой приглашать тебя на свои вечера и ужины, чтобы ты там спела! Ты превратишься в нечто вроде почетного приза, и никому даже в голову не придет, что ты бедна, как церковная мышь!

Фелисити усмехнулась, и в ее усмешке проскользнуло что-то мрачное.

— Боюсь, я могу их разочаровать, — мямлит Энн.

— Прекрати немедленно! — сердится Фелисити. — Я не для того стараюсь так ради тебя, чтобы ты взяла и сама все испортила!

— Да, Фелисити… — робко произносит Энн.

Но вот наконец раскрыты зонты, мы выходим наружу, под дождь, и там остаемся одни. Никому не хочется признаваться в истинных чувствах, в том, что для всех нас будет настоящей пыткой ожидание… ожидание того момента, когда мы снова войдем в сферы. Испробовав магию, я не могу дождаться, когда почувствую ее снова.

— Ошеломи их! — говорю я Энн.

Мы наскоро обнимаемся, им пора садиться в экипаж.

— Увидимся через пару дней, — говорит Фелисити.

Я киваю.

— Через пару дней.

Девушки бросаются к экипажу, из-под ног летят комья грязи.

Когда я возвращаюсь в большой холл, там сидит мадемуазель Лефарж. Она одета в свой лучший шерстяной костюм и читает «Гордость и предубеждение».

— Вы чудесно выглядите, — говорю я. — Э-э… tres jolie![1]

— Merci beaucoup,[2]— с улыбкой отвечает она. — Ко мне в гости должен вот-вот прийти инспектор.

— Я вижу, вы читаете роман мисс Остин, — замечаю я, благодарная ей за то, что она не заставляет меня говорить по-французски.

— О да. Мне очень нравятся ее книги. Они такие романтичные! И весьма разумно с ее стороны всегда заканчивать историю на счастливой ноте — на обручении или свадьбе.

Входит горничная и почтительно докладывает:

— К вам инспектор Кент, мисс.

— Ах, спасибо.

Мадемуазель Лефарж откладывает книгу.

— Что ж, мисс Дойл, увидимся в новом году. Счастливого вам Рождества!

— И вам счастливого Рождества, мадемуазель Лефарж.

— Ах да… постарайтесь во время каникул поработать над своим французским, мадемуазель Дойл. Это же время чудес. Возможно, и нам будет даровано одно из них.

Через несколько часов школа Спенс почти полностью опустела. Лишь несколько учениц остаются еще в ее стенах. И весь день девушки уезжают одна за другой. Я из окна спальни смотрю, как они выбегают на улицу, под порывы холодного ветра, чтобы сесть в экипажи и уехать на железнодорожную станцию. Я вижу, как они прощаются, как обещают друг другу встретиться на том или ином балу или в опере. Просто удивительно, что они говорят все это со слезами, твердят: «Я буду так скучать по тебе!» — как будто им и в самом деле невероятно тяжело расставаться.

Теперь вся школа в моем распоряжении, и я трачу некоторое время на ее изучение; поднимаюсь по крутой лестнице, чтобы заглянуть в узкие башенки, из их окон с высоты птичьего полета видны окружающие школу Спенс земли. Я прохожу мимо запертых дверей, заглядываю в темные комнаты, отделанные деревянными панелями, больше похожие на музейные залы, чем на места, предназначенные для жизни. Я брожу по зданию до тех пор, пока не наступает темнота, и хотя мне давно пора ложиться в постель, я не думаю, что кто-нибудь меня хватится.

Когда я наконец добираюсь до своего этажа, я внезапно останавливаюсь, похолодев. Половинка огромной двери, ведущей в обгоревшие остатки восточного крыла, приоткрыта. В замочной скважине торчит ключ. За все время, что я провела в школе, я ни разу не видела эту дверь незапертой, и я не понимаю, почему бы ей вдруг оказаться открытой теперь, когда школа опустела.

Почти опустела.

Я подкрадываюсь поближе, стараясь не издать ни единого звука. Слышны чьи-то голоса. Не сразу, но я узнаю их: это миссис Найтуинг и мисс Мак-Клити. Непонятно, о чем они говорят. Из-за двери тянет сквозняком, и до меня доносятся обрывки фраз: «Необходимо начинать…», «Лондон…», «Они нам помогут…», «Я надежно спрятала…».

Мне страшно заглянуть туда, поэтому я просто приближаю ухо к щели, как раз когда миссис Найтуинг говорит: «Я об этом позабочусь. В конце концов, это моя обязанность».

И тут же мисс Мак-Клити открывает дверь и видит меня.

— Подслушиваете, мисс Дойл? — спрашивает она, обжигая меня взглядом.

— Что такое? В чем дело? — резко произносит миссис Найтуинг. — Мисс Дойл! Что это значит?

— Я… извините, миссис Найтуинг. Я услышала голоса…

— И что именно вы услышали? — спрашивает миссис Найтуинг.

— Ничего, — растерянно бормочу я.

— И вы ожидаете, что мы вам поверим? — ехидно интересуется мисс Мак-Клити.

— Но это правда! — лгу я. — В школе так пусто, я не могла заснуть…

Мисс Мак-Клити и миссис Найтуинг переглядываются.

— Лучше отправляйтесь в постель, мисс Дойл, — говорит миссис Найтуинг. — А в будущем вам следует сразу давать знать о своем присутствии.

— Да, миссис Найтуинг, — говорю я и почти бегом бросаюсь в свою спальню в конце коридора.

«О чем они говорили? Что им необходимо начинать?»

С немалым трудом я стаскиваю с себя ботинки, платье, корсет и чулки, оставшись наконец в одной сорочке. В волосах у меня ровно четырнадцать шпилек. Я вытаскиваю их по одной дрожащими пальцами, старательно пересчитывая. Рыжие локоны рассыпаются, и я облегченно вздыхаю.