Книга На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

предложил: в первый же внутренний караул. И ежели бы через день или даже через неделю... сделал бы.

— Когда отказался Кривенко?

— Вчера за ужином. Таубе, баронессу, помнишь? Белокурая такая, кипсечная, он за ней уже второй сезон ухаживает. Кажется, дело у них на свадьбу пошло. Он, по крайней мере, на это определенно намекнул. Ежели так — поручику, действительно, рисковать головой смысла мало... Вчера вечером отказался. Я не успел еще поэтому дать тебе знать.

— Кем же вы решили заменить Кривенко?

— Заменить? Об этом я не подумал даже, разве найдешь замену? Из наших никто не возьмется.

— Значит, придется со стороны?

— Что ты! Каким способом? Загримировать кого-нибудь под Кривенко? Солдаты опознают. Да и офицеры... ведь в роте кроме Жигмонта и Кривенко — своих нет. Сухтелен может еще считаться нейтральным: в случае чего, я думаю, его удалось бы уговорить. Но оба моих штабс-капитана — и Бринкен и Полторацкий — монархисты такие, что к ним не подступись. Да я не знаю даже, согласились ли бы на обмен Жигмонт и сам Кривенко. Нет, абсолютно невозможно... Придется поставить крест.

... Грим, конечно, вздор. Но упустить такой случай... Во внутреннем карауле удар удастся шутя. Здесь не может быть неудачи...

Я посмотрел Карпинскому в глаза.

— А сам ты? От своего решения, которое принял, когда Кривенко предложил себя, ты не отказываешься?

Карпинский выдержал взгляд.

— Конечно, не отказываюсь. Дворцовый переворот — не бунт. Я уверен, он всеми был бы встречен сочувственно. Николай не популярен — даже в гвардии... кроме конвоя его величества, с которым он каждый день играет на биллиарде. Но конвой... Мирзоевы и Ахметбековы... разве это в счет... кавказская знать, баранье дворянство...

— Тогда... вот что. Ты можешь достать образец подписи полкового ад’ютанта и вашей печати? — Это зачем? — подозрительно глянул Карпинский.

— Кривенко подаст рапорт о болезни. В четверг, перед выступлением роты во дворец, к тебе явится офицер и пред’явит приказ о прикомандировании к твоей роте. Ты возьмешь его — вместо выбылого Кривенко. Он пойдет с вами в караул, а дальше — все само собою понятно.

Карпинский остановился.

— А это, знаешь... идея, — сказал он с расстановкой. — Это даже лучше Кривенко, потому что при такой постановке полк остается в стороне. Можно даже еще тоньше сделать: пусть он присоединится уже на ходу роты. Ведь может же он запоздать... А на ходу, совершенно понятно, что я не проверил документа. Как его проверишь? А приказ — у вас там... сумеют?

— Форму, образцы подписей и печати ты мне дашь сегодня же. У нас еще два дня: в паспортном бюро партийном успеют. Вы вступаете в полдень?

Карпинский кивнул.

— Да. А подписи и печаль достать — ерунда! На любом приказе. Я даже бланк тебе достану, если хочешь, для верности. Вышлю на минутку писаря из канцелярии и возьму. Это все — пустое дело.

Он совсем разгорелся.

— Чудесно выйдет. А главное — полк в стороне. Признаться, у меня по этому делу немножко на сердце посасывало: замешать полк. А ежели да неудача? Грязью закидают... Ах, как ты славно придумал...

И вдруг оборвал сразу.

— Постой. А у вас найдется там настоящий, чтоб знал устав и вообще... с выправкой. Ты меня знаешь: я — службист, и горжусь этим. У себя в строю, в карауле я растёпу какого-нибудь допустить не могу. И чтобы мундир... Вот еще это... Как с мундиром? Какого полка? Как бы не нарваться. В Питере отпускников всегда труба нетолченая. Встретишь, кого не надо.

— Из дальних придется взять.

— Ну, это тоже... Из дальних-то из дальних... В гвардию не из всякого полка берут. Притом необходимо не из шефских. У Романовых память какая, знаешь? Николай в своих подшефных полках офицерский состав поименно помнит. Неровен час...

Он подумал, напряженно морща лоб.

— Или Апшеронский, или Литовский возьми. И далеко стоят и хорошие полки: боевые — хоть всем полком переводи в гвардию.

— Литовским полком мой дед в венгерскую кампанию командовал.

Карпинский радостно потер руки.

— От Литовского и прикомандируем. Да, конечно же!.. Что я в самом деле! Ведь недавно еще был в полку разговор — переводят к нам кого-то из литовцев... Даже фамилию называли... Эх... не вспомнить!.. Обязательно из Литовского, значит. Видишь ты, как ладно выходит по всей линии... Мундир знаешь где? У Шаповаленко, на Гороховой. Он, если к спеху, в одни сутки пригоняет... Хотя... — он запнулся, — если что... опознают сразу, откуда...

— Потом? Что ни случись — разве не все равно?

Глаза капитана затуманились.

— И то... — сказал он тихо. — Но дело, как будто, без зацепки... Ты ему для представительности Станислава с мечами, что ли, нацепи... Или даже Анну... И рака на шашку...

— Кому ему?

— Да прикомандированному... А как его звать будут?

— Придумай.

— Сейчас? Тут так просто нельзя: надо что-нибудь такое, с идеей.

Он подумал и сказал коротко и решительно:

— Силин. Александр Силин. Поручик.

— Силин, так Силин. Вернемся? Ты мне сейчас передашь бланк и прочее.

Капитан замялся.

— Нет, знаешь... Я лучше завезу тебе к вечеру. Сейчас меня ждут, признаться.

Он схватился за часы и охнул.

— Матеньки! Мне уже надо бы на Морской быть... А мы с тобой в какую глушь загнались! Тут пока до извозчика доберешься. Опоздаю... А женщины, знаешь... Я уж один. Тебе ведь не к спеху...

Он торопливо попрощался, глубоко загрузил руки в карманы и пошел широким, разгонистым «берсальерским» шагом назад по той самой дороге, по которой мы шли.

ГЛАВА X

ОПЯТЬ «ОТЦЫ»

Бреверн приподнялся мне навстречу из-за огромного, красного дерева с бронзой, ампирного стола.

— Вы простите, что мы... я разумею нас всех — баронессу, меня и... дочь (он чуть двинул седыми насупленными бровями)... вас потревожили. У нас к вам просьба и, предупреждаю, очень необычная. Курите, сделайте милость.

Он пододвинул хрустальную, оправленную в серебро шкатулку с папиросами и помолчал, по-рачьи поводя колючими, стрижеными усами.

— Вы ведь знаете Магду?

— Я имел удовольствие видеть Магду Густавовну у Акимовых.

— Да, да... мой вопрос имел утвердительный характер. Итак. Я буду говорить с простотой, которая нам, старым солдатам, свойственна. Дело идет о Магде. Я должен вам сказать, это — девушка совершенно исключительных дарований: это — не пристрастие отца, это — общее мнение всех, кто имел случай. Даже филозоф Соловьев, тот самый, у которого много книг (я ловлю ваше удивление: не удивляйтесь —