Книга Никогда не было, но вот опять. Попал 4 - Константин Богачёв

несмотря на седую гриву волос и седую бороду, этот суровый старик нисколько не утратил ни сил, ни крепости духа. Особенно выразительно были выписаны узловатые мужицкие руки.

— Удивили, Дарья Александровна! — одобрительно произнёс я. — Однако сдерём мы со старого кержака изрядную денежку.

— Но… — начала было Дарья.

— Никаких но, Дарья Александровна! Портрет хорош, а дед состоятельный. Так что пусть платит.

— А кто это? — снова вопросил Артемий, мельком глянув на дедовский портрет.

— А это, Артемий Николаевич, дед мой — Софрон Щербаков. Основатель будущей купеческой династии.

— Ваш дед? — изумился Гурьев. — И вы хотите взять с него за портрет деньги?

— Разумеется, Артемий Николаевич. Я ведь являюсь торговым агентом Дарьи Николаевны. Она творит, а я её картины и рисунки продаю. И то, что заказчик мой дед ничего не меняет. Единственное что я могу, это не брать с него мою долю, но делать этого не буду, пусть старик платит. Так, что если вы захотите что либо купить из творений Дарьи Александровны, то обращайтесь ко мне.

— Вот даже как! — развеселился Артемий. — Вижу, что вы своего не упустите. Кстати! — воскликнул Гурьев. — Согласились итальянцы на ваши условия.

Он взглянул на часы и стал прощаться. Уходя, сказал:

— В два часа, Алексей. Не опаздывайте!

Я тоже попрощался с Дарьей и пошел домой переодеться и поразмышлять. О чём говорить с петербургским чиновником я давно спланировал и даже написал три не слишком длинные записки. Одну про невесту будущего императора Николая Второго принцессу Алису Гессен-Дармштадскую, носительницы гена гемофилии. Вторую записку, об японском городовом, что поджидал с тупой саблей наследника российского престола. А в третьей записке писал о великом князе Георгии и его будущей болезни. Все три послания были снабжены припиской, что это всё случилось в другом мире. Записки я запечатал в конверты и написал сверху «Совершенно секретно». Я планировал передать их петербургскому чиновнику.

Спланировал-то я — спланировал, только вот этот гусь об этом не знает, и все мои планы могут пойти коту под хвост. А тут ещё итальянцы! Эк их припёрло! Согласились, значит заплатить. Как бы мне теперь этот петербургский интриган всю малину не обгадил. А ведь как бы эти двадцать тысяч пригодились. Ладно, что попусту гадать, встречусь с господином Мещеряковым, и всё прояснится, хотя это не факт. Может всё ещё больше запутаться.

Ровно в два часа, сияя, как начищенный медный пятак, я вошёл в знакомый кабинет. Застав там прежний ареопаг, я вновь вежливо поздоровался. На этот раз мне ответили, причем все трое по старшинству. Артемий, разумеется, промолчал, но кивнул. На этот раз я наглеть не стал и смиренно дождался приглашения присесть.

— Господин Забродин, в прошлую нашу встречу, мы немного не поняли друг друга. Поэтому я предлагаю забыть это недоразумение и начать наши отношения с чистого листа, — проговорил Мещеряков и снисходительно усмехнулся.

Не желает большой начальник извиняться за своё пренебрежительное ко мне отношение. Ну, тогда и я не буду извиняться за свою наглость и непочтительность.

— Уважаемый господин Мещеряков, я бы не сказал, что мы друг друга тогда не поняли, но я за конструктивный диалог. Поэтому задавайте вопросы, а я по мере своих возможностей буду на них отвечать.

— Дерзишь, юноша! — опять попытался наехать на меня Мешеряков.

Ну никак не хочет большой начальник разговаривать со мной на равных. Так и норовит указать мне,

убогому, моё место. Тут я вспомнил виденную в интернете фотографию, папуаса в «котеке» сидящего на каком-то заседании в ООН.

— Помилуйте, Ваше Превосходительство! Какая дерзость! Я просто предлагаю перестать мерятся «котеками» и поговорить, то есть поделиться информацией к обоюдной пользе.

— Чем меряться? — не понял меня Мещеряков.

— А ерунда! Просто к слову пришлось, — попытался откосить я от объяснений.

— А все-таки! — настаивал Мещеряков.

— «Котека» это национальная одежда мужчин одного племени папуасов в Новой Гвинее. Словами это не описать, если любопытно, то я нарисую.

— Нарисуйте!

Я конечно не художник, но рисовал получше, чем Остап Бендер вкупе с Кисой Воробьяниновым. Поэтому, взяв со стола листок бумаги и карандаш, быстренько изобразил гвинейца в его национальной одежде, обозначив стрелочкой предмет одежды.

— Вот «котека». Статусная вещь я полагаю, — подал листок Мещерякову.

— Вы это серьёзно? — подозрительно хрюкнув, спросил Мещеряков.

Я пожал плечами и сказал:

— Уверяю вас, все так и есть. Возможно, что-то подобное есть в отчетах Миклухо-Маклая, но я не уверен.

— Взгляните, Карл Оттович, что этот наглец изобразил, — расхохотался Мещеряков, протянув рисунок Граббе.

Тот, рассмотрев рисунок, засмеялся и передал его в свою очередь Артемию. И некоторое время в кабинете царило веселье.

— Ладно! Вы меня уговорили. «Котеками» меряться не будем, — коротко хохотнул Мещеряков. — Но вот как мне относиться к тому, что о вас рассказывают эти господа? — указал он на рядом сидящих полицейских.

— Отнеситесь предельно серьёзно, каким бы фантастическим этот рассказ вам не показался. Я полагаю, что фантазировать им не было никакой нужды, и они пересказали вам то, что им стало известно с моих слов или из других источников.

— Но в это невозможно поверить!

— Тем не менее я стою перед вами во плоти. Можете даже потрогать меня, только не щекочите, я щекотки боюсь. И потом, разве к вам на приём выстроилась очередь, таких как я? Я не отрицаю, что возможно, еще где-нибудь появился такой же «вселенец», но уверен, что толпой они не ходят, — произнёс я.

— Что за «вселенец»? — спросил Мещеряков.

— Вот Артемий Николаевич объяснит, — указал я на Гурьева.

— Я так перевёл одно слово, услышанное от итальянцев. Сначала я не совсем понял, что произнёс Поцци в разговоре с Сальвини, но после того как услышал историю Алексея, то счёл, что «вселенец» наиболее точный перевод слова «gli universi» в этом контексте.

— А не придумали вы это слово? — выразил сомнение точностью перевода Мещеряков.

— Даже если Артемий Николаевич и придумал это слово, то оно всё равно очень хорошо отражает суть явления. А именно — перенос памяти одного человека в мозг другого. В моём случае, память и сознание семидесятилетнего старика было внедрено в голову двенадцатилетнего мальчишки. И произошло это после встречи с шаровой молнией. Точно такой же шаровой молнией, что убила Георга Рихмана. Надеюсь, вам