Книга Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана - Сара Камерон

развития в XV веке, после того как монгольское нашествие и господство Золотой Орды разрушили основы прежнего, бесклассового родового общества. Тогжанов, казахский филолог, учившийся в Московском институте народного хозяйства им. Г.В. Плеханова, заметил, что феодализм среди кочевников отличался от европейского феодализма322. Тогжанов описал господство среди казахов «феодальных султанов», в большой степени наследственных, а также «феодалов-родоначальников». Кроме того, заключал он, основой феодализма среди кочевников служит монополия не столько на землю, сколько на скот. Выводы Тогжанова сыграли важнейшую роль, предоставив идеологически приемлемое объяснение, почему, несмотря на все попытки проведения земельной реформы, не удалось покончить с влиянием казахских родов. Именно подобного «ответа» и ждал Голощёкин: чтобы покончить с влиянием могущественных кланов, партия должна была лишить «богатых» кочевников не земельных угодий, а скота. Это идеологическое оправдание сыграло важнейшую роль в кампании 1928 года против провинциальных элит.

Тогжанов утверждал, что русское завоевание Степи в XIX веке существенно изменило картину феодальных отношений между кочевниками-казахами. Обращая внимание на растущее число сезонных рынков, где торговали друг с другом оседлые жители и кочевники, и придавая особое значение появлению в Степи крупного рогатого скота, доселе невиданного в стадах у кочевников, Тогжанов делал вывод, что в феодальной жизни появились ростки капитализма и казахи поднялись на промежуточный уровень, который он называл «патриархально-феодальным». Хотя Тогжанов признавал, что степень «патриархально-феодальной» продвинутости в разных частях Степи была различной, он приводил данные, показывавшие, что даже пастухи, совершающие дальние сезонные откочевки, например адаевцы на полуострове Мангышлак, принимают участие в таких практиках, как торговля, что может позволить квалифицировать их как капиталистов323.

В ходе этой промежуточной «патриархально-феодальной» стадии, по словам Тогжанова, «Казахский бай испокон веков старался выдавать свои классовые интересы за интересы своего рода, подрода или аула и всеми мерами и способами внушал казакским трудящимся, что он – не эксплуататор, а благодетель, защитник прав и интересов всего рода»324. Поэтому Тогжанов и другие авторы пытались выявить в кочевом обществе эквиваленты тех явлений, что считались эксплуататорскими в оседлых обществах: например, казахские практики взаимопомощи были соотнесены с барщиной, системой принудительного и неоплачиваемого крестьянского труда325. Вспомнив сталинскую формулировку о советских национальных культурах как о «национальных по форме, социалистических по содержанию», Тогжанов заявил, что казахское общество является «родовым по форме, классовым по содержанию»326. Он был убежден: чтобы казахи стали «национальными по форме», родовые связи должны быть разрушены.

Но если классовая система существовала среди кочевников еще с XV века, почему же они не продвинулись вперед по марксистской исторической траектории? Ученые решили, что ответ на этот вопрос кроется в самой практике кочевого скотоводства, которая вела к изоляции казахов и к более интенсивной эксплуатации со стороны баев327. Кочевая жизнь по самой своей сути укрепляла клановые связи, которые, в свою очередь, укрепляли позиции угнетателей-баев. Следовательно, чтобы казахи продолжили свое социалистическое развитие, надо было выполнить два условия: во-первых, устранить баев; во-вторых, посадить на землю все кочевое население республики. Назвав оседание на землю «острейшим орудием классовой политики», ученые требовали, чтобы партия как можно быстрее приняла меры по превращению кочевников-казахов в оседлое население, поскольку это позволит изжить «мелкобуржуазную» психологию казахов и «неизбежно повлечет за собой гибель байства как класса»328.

Можно ли доехать до социализма на верблюде? Этим вопросом в 1921–1928 годах задавались Голощёкин, казахские деятели, этнографы и агрономы. Они измеряли степень совместимости кочевого скотоводства с социалистическим модерном. Предметом дискуссий являлись экологические особенности региона и будущая направленность советской политики в сфере национальностей и сельского хозяйства. Кочевой образ жизни выглядел как столь чуждый, что оказались востребованы мнения и интерпретации, исходившие от широчайшего круга деятелей. Этот ландшафт и это население не имели явного соответствия в марксистско-ленинских понятиях, завезенных партией из Европейской России.

На первых порах партия придерживалась противоречивого подхода к кочевому образу жизни в Казахстане. Притом что некоторые действия, такие как попытки земельной реформы, были нацелены на ослабление экономических основ номадизма, другие, такие как мобильные ветеринарные программы, имели задачей добиться вовлечения кочевников и улучшить показатели животноводства. На уровне стратегии большинство экспертов Казнаркомзема считали, что кочевое скотоводство является лучшим использованием ландшафта республики, в то время как некоторые казахские деятели, например Байтурсынов, критиковали саму идею отсталости кочевого образа жизни, утверждая, что казахский аул уже практикует собственную разновидность коммунизма. Подобно своей предшественнице, Российской империи, новое Советское государство стремилось к преобразованиям местной жизни в соответствии со своими желаниями, и казахи приспосабливались к этому – например, сдавая внаем свои пастбища, что позволяло им сохранить кочевой образ жизни.

Но по мере того как на территории Советского Союза слабел нэп, сторонники быстрой индустриализации начали одерживать верх над теми, кто предпочитал постепенные меры. Многие черты казахского кочевого скотоводства, в частности его отдаленность от рынков сбыта и неизбежные колебания численности животных, плохо сочетались с планами быстрой индустриализации. Идея, что кочевое скотоводство при социализме следует поддерживать и интенсифицировать, стала терять популярность. Небольшевистское происхождение многих экспертов, ранее выступавших в поддержку номадизма, сделало их идеи еще более уязвимыми; эти люди были изгнаны из Казнаркомзема и обвинены в буржуазности. Байтурсынов был исключен из партии и впоследствии арестован. В рамках нового курса, который останется неизменным в ходе конфискационной кампании и коллективизации, стратеги и другие специалисты поддержали и укрепили экономические цели советской власти, взяв на вооружение язык советского национального строительства: кочевое скотоводство было провозглашено отсталым образом жизни, несовместимым с превращением казахов в социалистическую нацию. В 1928 году власти начали кампанию против провинциальных элит в Казахстане и нескольких других регионах с преобладанием кочевого населения. Так начался натиск партии на кочевой образ жизни.

Изучение 1920-х годов, ознаменовавшихся периодом плавного развития, наглядно показывает, что власти отнюдь не были лишены информации о климатических трудностях Степи. До своего изгнания из Казнаркомзема Швецов и его коллеги отчетливо обозначили опасности, связанные с поселением кочевников на землю в регионе, страдающем от частых засух. Современные казахстанские ученые заявляли, что одной из главных причин казахского голода была неспособность советской власти принять во внимание экологические особенности региона329. Однако, если принять во внимание предупреждения со стороны Швецова и его коллег, а также непростую историю попыток Российской империи превратить Степь в земледельческий регион, в ходе которой переселенцам довелось перенести ужасающие засухи, морозы и голод, кажется очевидным, что советский подход к развитию Степи был обусловлен не только неспособностью учесть экологические факторы. Как покажут следующие главы, Сталин и его коллеги по ЦК приняли риск катастрофы, прекрасно осознавая, что казахам, возможно, придется тяжелее всего.

Глава 3

«МАЛЫЙ ОКТЯБРЬ» КАЗАХСТАНА

Кампания против