Книга Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана - Сара Камерон

редакция сопроводила ее комментарием, в котором Сириус подвергался осуждению за то, что он «проходит мимо ясных и конкретных решений партии и директив правительства». Редакция заявляла, что будущее развитие сельского хозяйства в Казахстане должно ориентироваться на три принципа: «(1) прогрессивный переход скотоводческого хозяйства к интенсивным формам; (2) мощное развитие зернового хозяйства и (3) внедрение технических культур»308. Хотя такой комментарий и не содержал открытого призыва уничтожить кочевое скотоводство, он намекал на то, что следует придерживаться этого курса, а также указывал на необходимость переориентироваться с животноводства на производство зерна.

Рыбникова, Швецова, Сириуса и других ученых, ратовавших за сохранение кочевого скотоводства, теперь порицали за «капиталистический» подход к сельскому хозяйству и связывали с «буржуазной» политикой таких ведущих ученых Наркомзема РСФСР, как Александр Чаянов и Николай Кондратьев309. Челинцев тоже пострадал: его арестовали и обвинили в участии в контрреволюционной (на самом деле несуществующей) партии310. Если Швецов, по всей видимости, умер в 1930 году от естественных причин, то Рыбников и Чаянов стали фигурантами показательного судебного процесса, прошедшего в Москве зимой 1930 года. После «признания» в антисоветской деятельности Рыбников пережил в тюрьме нервный срыв. В конечном счете он был освобожден, но лишь в 1937 году, а затем, в 1938-м, арестован снова311. Байтурсынов после изгнания из партии находился под плотным наблюдением госбезопасности: авторы одного из секретных докладов назвали его «комаром», подтачивающим сознательность казахского народа, и отнесли к числу руководителей казахских баев312. В 1929 году он был арестован вместе с несколькими другими участниками Алаш-Орды, но затем освобожден. В 1937 году он был расстрелян313. К истории Садвакасова мы еще вернемся в следующей главе, а сейчас просто отметим, что он тоже стал жертвой своих небольшевистских связей и «антипартийных» взглядов.

К 1930 году Казнаркомзем видоизменился: слишком многие из его ведущих специалистов были изгнаны. Наркомзем СССР, рассматривавший вопрос животноводства в Казахстане, теперь считал эту отрасль одной из самых отсталых в казахстанской экономике. Он подверг критике «примитивные способы» кочевого скотоводства, его уязвимость перед лицом таких катаклизмов, как засухи, джуты и эпидемии, а также его «совершенно неорганизованное кормодобывание и кормообеспечение». Наркомзем пришел к заключению, что кочевое скотоводство «является неустойчивой отраслью хозяйства, дает сильно колеблющуюся по размеру и низкую по качеству продукцию»314. Другие ученые пришли к сходным выводам, заявив, что джут – «необходимая принадлежность самогó кочевого хозяйства», и раскритиковали кочевников за неспособность подготовить запас кормов для своего скота на зиму315.

В сложившейся атмосфере ученые наперегонки бросились писать идеологически «правильные» тексты с «научными обоснованиями», необходимыми для оправдания натиска партии на кочевое скотоводство. В исследовании 1930 года, «Причины организации перевода на оседлость казакских кочевых и полукочевых хозяйств», разработанном для Центрального исполнительного комитета республики, недвусмысленно сравнивалась доходность русских и казахских домохозяйств и обнаруживалось, что казахи получают с гектара земли меньше дохода, чем русские316. Другое исследование, также выполненное для ЦИК в 1930 году, разделило русские и казахские домохозяйства на три группы с точки зрения стоимости средств производства. Исследование показало, что во всех трех категориях казахское домохозяйство уступает в производительности русскому317. Ни в одном из этих исследований не было указано, как именно авторы подсчитывали валовую продукцию и доходность, но каждое служит наглядной иллюстрацией нового отношения к кочевому скотоводству, которое всё чаще клеймили за экономическую непродуктивность.

Теперь ученые не хотели признавать, что окружающая среда может как-либо ограничивать человеческую деятельность. Они объявляли войну пустыне. Заявив «борьбу за хозяйственное освоение миллионов га пустынь и полупустынь», они критиковали утверждения своих предшественников о невозможности поддержания оседлого земледелия там, где выпадает менее 250 миллиметров осадков в год318. При социализме, заявлял И.А. Зверяков, возможно полностью осушать болота, орошать пустыни и возделывать даже самые низкокачественные почвы. Способность социалистического государства одержать победу над окружающей средой показывает, насколько «современный человек мало считается с „непобедимыми“ силами природы», заключал Зверяков319.

Теперь ученые объявили кочевое скотоводство культурно отсталым образом жизни, несовместимым с трансформацией казахов в советскую нацию. Этнограф Александр Донич провозгласил: «Дело не в том, отстало или не отстало кочевое хозяйство от естественно-исторических условий, и не в том, каков будет дальнейший срок существования кочевого хозяйства, и даже не в том, куда по нашему желанию должно бы эволюционировать кочевое скотоводство, а в том, что приспособить современную культуру к кочеванию нельзя». Донич утверждал, что подвижный образ жизни несовместим с развитием различных черт «современной культуры» – школ, библиотек, музеев, телефона, телеграфа, электрификации, почтовой службы, с развитием промышленности. Если партия хочет сделать казахов современным народом, заключал Донич, они должны осесть на землю320.

Специалисты приступили к пересмотру истории казахов, пытаясь понять, как кочевое скотоводство вписывается в марксистско-ленинское миропонимание. Существовавшая на тот момент марксистско-ленинская теория не позволяла объяснить, как произойдет революция среди кочевников-скотоводов. Карл Маркс изначально ожидал революций в промышленном обществе, а Ленин, радикально изменив ряд идей Маркса, заявил, что революция может произойти и среди более «отсталой» социальной группы – российского крестьянства. Но ни Маркс, ни Ленин не оставили никаких указаний, каким образом будет происходить революция в такой кардинально иной общественной группе, как кочевые скотоводы, и возможна ли революция среди них в принципе, поэтому применение на деле марксистско-ленинских догм вело к еще более радикальной трансформации первоначальных идей Маркса.

Рассматривая казахов сквозь призму марксистско-ленинской теории, партийные ученые спорили о том, в какую часть эсхатологической временнóй шкалы их поместить (в первобытный коммунизм, в рабовладельческое общество, в феодализм, капитализм или социализм?). Это было нелегкой задачей, поскольку шкала была разработана для оседлых обществ. Но в условиях нарастающего идеологического давления отнесение казахов к какой-либо категории, «капиталистической», «феодальной» или иной, играло важнейшую роль. Лишь «правильно» идентифицировав с марксистской точки зрения уровень развития кочевых скотоводов, советские ученые могли выяснить, какие программы необходимы для их «осовременивания», а также необходимую скорость осуществления этих программ.

Если в прежних этнографических трудах о Казахской степи кочевой образ жизни часто оценивался как разновидность первобытного общественного порядка, как бесклассовое общество, то теперь эксперты стали утверждать, что кочевников-казахов можно отнести к «патриархально-феодальному» типу, занимающему промежуточное место между родовой патриархальной общиной и феодальным обществом321. Ученые утверждали, что на ранней стадии развития родовые общества, такие как казахское, могут существовать без различия между бедными и богатыми, но на последней стадии развития родовые конфликты будут становиться все более многочисленными и возникнет общество, основанное на классовых различиях.

В своей книге «Казакский колониальный аул» Габбас Тогжанов (Ғаббас Сәдуақасұлы Тоғжанов) утверждал, что казахи вступили в феодальную стадию