Книга Дон Хуан - Гонсало Торренте Бальестер

что кровь падре Кампиона[10] была пролита не зря.

Иезуит стал было подниматься, и Черный Боб спешно воротился в тело Лепорелло, дабы гость ничего не заподозрил. Дон Хуан вежливо проводил монаха до двери, заверив его, что, склонись он к священническому служению, непременно обдумает его предложение. Как только иезуит удалился, Дон Хуан приказал:

– Надо поскорей позавтракать. Я получил дурные вести об отце, нам предстоит нынче же отправиться в путь.

Они поспешно оделись и вышли из дома. День занимался ясный и приятный, какие случаются в преддверии весны, когда плащи начинают мешать и кажутся чем-то лишним. Перейдя Университетскую площадь, Дон Хуан со слугой двинулись было к харчевне, когда раздался чей-то голос:

– Сеньор Тенорио! Сеньор Тенорио!

На сей раз к ним спешил монах-доминиканец. Дон Хуан остановился, поджидая его, а Лепорелло отступил на несколько шагов, но не слишком далеко, так как решил ни слова не упустить из их беседы.

– Я искал вас, любезный Дон Хуан, дабы сообщить, что вчера вечером из Севильи прибыл один из наших братьев и привез дурные вести.

– Мне уже известно, что батюшка мой болен.

– И дела его совсем плохи. Когда товарищ наш покидал Севилью, лекари полагали, что ему осталось не более двух дней жизни.

В глазах Дон Хуана вспыхнул мрачный огонь.

– Я хотел выехать немедля.

– Поспешите, ваша милость, хоть боюсь, что вам все равно не поспеть.

– Тогда…

– Вы остаетесь?

– Нет, напротив, тогда я откажусь от завтрака.

– Дорогой мой Дон Хуан, ежели господин мой дон Педро уж отдал Богу душу, ваша задержка на несколько минут ничего не изменит, ведь жизни ему уже ничто не вернет. Я желал бы перемолвиться с вами несколькими словами.

Дон Хуан только кивнул в ответ, и доминиканец начал излагать ему свои соображения, связанные с намерением Дон Хуана сделаться священником. Он предлагал ему вступить в орден доминиканцев. Ведь ни один другой орден не откроет перед юношей, столь блестяще одаренным, таких возможностей. И особо следует подчеркнуть, что последним словом в теологии стало именно учение падре Баньеса, прежде всего в тех пунктах, где он оспаривал теории иезуита падре Молины, а посему…

Они распрощались после заверений Дон Хуана, что он непременно поразмыслит над его предложением, когда настанет час принимать решение.

– Лепорелло, скорее домой. Надо готовиться в путь.

– Без завтрака, сеньор?

– Подкрепимся по пути чем бог пошлет.

Но дома их ожидал еще один посетитель – монах-мерседарий, только что прибывший из Севильи с вестью о кончине дона Педро.

– Вся Севилья явилась проститься и оплакать святого мужа, призванного к себе Господом. Бедняки рыдали, ибо остались сиротами, а богатые сокрушались, ибо остались отныне без зерцала добродетели. Коли судить по делам его, он уж сподобился Царствия Небесного.

Дон Хуан в печали опустился на стул, а монах, прочитавши долгий панегирик усопшему, коего знал многие годы, поспешил сообщить юноше, что его отец питал особое расположение к ордену мерседариев.

– Он отличал и любил нас и не раз высказывал мне надежду, что увидит единственного сына облаченным в нашу белую рясу. И признаюсь, явилось бы это большим счастьем для нас. А коль скоро, как мне стало известно, вы, сеньор мой, чувствуете склонность к богословским наукам, то где, как не у нас, найдете вы лучших учителей? Разумеется, вы хоть раз да слушали лекции падре Сумеля. Он придерживается взглядов, равноудаленных от крайних позиций доминиканца Баньеса и иезуита Молины, и он сумел прийти к истинному толкованию столь сложной темы, как благодать. Воистину, последнее слово в теологии принадлежит падре Сумелю.

– Я непременно вспомню ваш совет в час принятия решения.

Тут Лепорелло успел пожалеть, что не двинулся далее учения о Святой Троице и веровал в непогрешимость теорий падре Тельеса, а посему в проблемах благодати не больно-то разбирался, то есть отстал от времени и тем паче от моды.

Глава третья

1. – Ну, и что вы об этом думаете? – спросил Лепорелло, губы его жирно поблескивали, а глаза лучились сытостью, и от выпитого вина в них играли искорки.

– Ничего особенного, но я обратил внимание на ваш прямо-таки классически правильный язык.

– О! Надеюсь, вы понимаете: в этом нет ничего нарочитого, никакой искусственности. Я ведь уже упоминал, что выучился испанскому в Саламанке в семнадцатом веке, и мне стоит труда изъясняться иначе. Как бы я ни старался, отголоски той поры непременно прорываются, особенно когда я вспоминаю далекие времена. Но я ждал от вас отнюдь не литературной оценки, – добавил он.

– Что ж, хоть я и отношусь к вашему рассказу исключительно как к фантастическому повествованию, позволю себе заметить: присутствие беса…

– …одного из бесов, – поспешно поправил Лепорелло.

– Пусть так. Присутствие беса лишает эту историю оригинальности, делает слишком похожей на историю Фауста. Один мой старый друг, тонкий литературовед, говорил, что нынешние писатели если и выдумывают в очередной раз Дон Жуана, то делают из него либо нового Фауста, либо нового Гамлета. Вы предпочли нового Фауста.

Лепорелло тряхнул головой. Потом отхлебнул вина и вытер рот тыльной стороной ладони, заметив:

– В семнадцатом веке мы к салфеткам-то не слишком приучены были.

– Вы уклоняетесь от темы.

– А зачем ее продолжать, ежели вы не желаете видеть дальше своего носа. Разве можно сравнивать мою роль в истории Дон Хуана с ролью коллеги Мефистофеля – которого, кстати сказать, на самом деле не существовало – в истории Фауста? Я никогда не был искусителем, нет, всего лишь свидетелем, а начиная с определенного момента – и с какого момента, друг мой! – я стал не более чем другом и верным слугой. Признайте хотя бы, что такого беса можно назвать оригинальным. А если вы сами неспособны понять, в чем моя оригинальность, извольте, объясню: я – бес, возмечтавший сделаться подобным человеку, и будь то в моей власти, я бы и вправду превратился в человека – и, само собой, тем самым обрек бы себя на смерть…

– Ваш хозяин тоже человек, но если верить вам на слово…

– Тут иной случай.

Я улыбнулся:

– Ну уж с этой точки зрения вас, должен признаться, с Фаустом никак не сравнишь, скорее – с Вечным жидом. Видно, ваш хозяин хорошо начитан, но сам ничего оригинального выдумать неспособен.

– А вам-то почем знать?

– Логический вывод.

Лепорелло достал трубку, тщательно набил ее и, занимаясь этим, поглядывал в мою сторону смеющимися глазами.

– А вам хотелось бы узнать всю историю целиком?

Я скосил глаза на часы.

– Боюсь, через несколько минут сеньорита Назарофф начнет терять терпение.