Книга Не молчи - Иман Кальби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
–Растяпа невоспитанная! Что натворила! Встала и вылизала пол языком!
Внутри все встало колом. Сжала маленькие кулачки на худеньких ручках, вздернула нос.
–Не буду! – голос дрожащий, но решительный!
–Ах ты, сучка малолетняя! Я тебе сказал, быстро пол вылизала и чтоб блестел! Дармоедка! Ты эту чашку покупала, чтоб ее бить?! Только и можешь что на шее у матери сидеть! – не успокаивался он.
Поля и сама не помнила, откуда в ней взялась эта внутренняя сила.
– А ты ее, что ли, покупал?! Если тут кто и есть дармоед на шее у матери, так это ты!
Лицо Дмитрия потемнело от злости. Никогда еще Полина не видела, чтобы лицо человека выражало такую ярость. Оно как в фильмах ужасов, когда показывают, как под кожей селятся монстры, словно бы жило своей жизнью, играя желваками.
Он медленно встал, расстегивая ремень. Сложил его пополам и замахнулся. Первый удар пришелся по руке Полины, которой она тщетно пыталась прикрыть лицо. Не помогло, потому что почувствовала, как зашипела, словно от ожога кожа на лице. Он воспользовался ее агонией и замешательством. Схватил, мастерски, словно бы занимался этим полжизни, перекинул ее через свою коленку и начал бить. Долго, умеючи, планомерно. Полина кусала губы до крови, чтобы не заплакать. Потом не выдержала и зарыдала. Рыдания перешли в вой, а потом- лишь в обреченное всхлипывание, за которым не было уже ничего. Только дикая боль, разливающаяся лавой уже не только по попе, но и по всему телу, а главное, по сердцу. Она чувствовала, что с ним что-то происходит. И не могла пока дать определение этому чувству. Потом, много позже, она поймет. Ее сердце рубцевалось. Он покрывалось толстым слоем келоидных шрамов, тех, которые делают ткани бесчувственными…
Где в этот момент была ее мать? Почему она равнодушно смотрела на экзекуцию, не спасая свою дочь? Маленькая Поля в душе билась в агонии предательства и отчаяния и даже не слышала, что мама все-таки попыталась заступиться за дочь, а он замахнулся и на неё. Мол, меня так воспитывали, и я так буду воспитывать. Мама замолчала, лишь укоризненно взглянула на дочь и принялась вытирать разлитый чай. Она запомнила этот взгляд сквозь пелену слез и боль. Запомнила и не забудет никогда.
Как только отчим отпустил девочку, она тут же убежала в свою комнату и сначала просто сидела и смотрела в пустоту, а потом долго- долго плакала навзрыд, пока уставшая не уснула. Укоризненный взгляд матери продолжал стоять перед глазами, когда девочка погружалась в сон.
Вообще, стоило отдать должное маме, она часто заступалась перед своим новым мужем за Полю. Иногда отхватывала и сама, за что потом злилась опять же на Полину, замазывая тональником сине-желтые синяки на щеках.
– Что с тобой не так, а?! – шипела заталкивая её в комнату. – Все дети как дети, а ты как наказание какое-то! Сядь и подумай о своём поведении! И я тебя прошу, прекращай злить отца! Не провоцируй его! Не смотри волком!
– Он мне не отец! – крикнула как-то в ответ, за что получила пощёчину. От неё же, от матери.
– Он тебя кормит и поит, значит его отцом называть и будешь! Твой папаша – он где? Сделал и молодец? А я для тебя кто? Тоже чужой человек?! Из-за тебя Дима злится, получаем обе!
Потом она захлопывала перед лицом Полины дверь и заставляла сидеть в комнате часами. А Поля сначала давилась в своем отчаянии несправедливости, искренне не понимая, как это мама не видит, что от этого самого «папы» помощь минимальна, что все на своем горбу тянет мать, а он лишь делает вид. А потом отчаяние сменилось апатией. Она больше ничего и никому не хотела доказывать. Полине нравилось сидеть взаперти. Нравилось не видеть и не слышать их. Наверное, с тех пор она и полюбила читать книги. В них находила то, чего не видела в реальности. Сказки, чудеса и приключения, а когда стала постарше перешла и на романы о любви.
С детства была мечтательницей, жизнерадостной и улыбчивой. Ей нравилось быть собой, а не той, кем бы хотела видеть её мать. Поле нравилось рисовать, и делать своим куклам макияж. Иногда и себе. Она разрисовывала лицо, надевала какое-нибудь из красивых платьев мамы, в ход также шли туфли на десяток размеров больше. А потом дефилировала перед зеркалом, словно манекенщица, которых видела по телевизору. Старалась делать это как можно дискретно, чтобы никто не узнал, но раз отчим все-таки ее поймал, завалившись домой пораньше.
– Это что еще такое? – заскользили его противные, въедливые глаза по оголенным ногам девочки, – ты что тут учинила? Я тебя спрашиваю! Что разукрасилась, как шалава?!
Полина дернулась от его слов, как от удара током. Быстро сбежала в ванную, долго-долго терла лицо и мылась, словно бы смывая с себя грязь. А ей и правда казалось, что на ней грязь – от того его взгляда, неправильного, совсем неправильного… Так не смотрят папы.
Выскочила из ванной только после того, как приоткрыла дверь и убедилась, что никого в коридоре нет. Заперлась в своей комнате и по привычке долго-долго сидела, смотря в темнеющую по мере того, как вечерело, пустоту.
А вечером пришла мать. Они с «отцом» сначала долго о чем-то говорили, а потом Людмила все-таки зашла в комнату к дочери. Та уже спала. Вернее, делала вид, что спит. Женщина почему-то сразу поняла, что дочь имитирует сон, а может быть, ей просто было все равно и церемониться с ее отдыхом она не собиралась…
– Мы поговорили с папой и решили, что тебе лучше перейти в интернат, Полина, – сказала она сухим, словно бы полым голосом.
– Вы хотите сдать меня в детский дом? – спросила и почувствовала, как слезы подступают комом.
– Нет, что ты, дочь! Интернат- это школа! Еще и хорошая, элитная. Я тебя куда попало не отдам, ты же знаешь… Там и танцы, и музыка, и пение, и языки. На самом деле, уже не первый месяц об этом с ним говорим. Я много работаю, бабушка старая, некому заниматься твоим воспитанием, а папа слишком сильно переживает за твое неподобающее поведение… Так что интернат- самый правильный вариант, дорогая. Уверяю, тебе понравится. Там не только девочки будут, но и мальчики, правда, в разных потоках. Огромный компаунд на природе, рай для подростков. В твои годы я бы только и мечтала о таком.
Полина слушала мать
