Книга Отчаянная осень - Галина Щербакова

Тут же даже телефон отключен. Даже свет.

Оксана Михайловна сидела в кресле и думала о том, как будет завтра, когда ее откроют…

Надо к утру хорошо выглядеть. Надо будет превратить все в шутку. Никаких демонстративных следствий. На что он рассчитывал? Запиральщик! Что она умрет – так она не умрет. Испугается? Ну, испугалась, прошло. Проголодается? Тоже мне проблема. Воды, между прочим, целый графин. И на все остальное у нее хватит терпения. Она стойкая.

Оксана Михайловна взращивала в себе безмятежность. Она даже прикинула, как будет спать… Непременно надо будет поспать… А остальное время она поработает… У нее вон на столе стопка рабочих планов историков, все не доходили руки, а вот теперь дойдут.

Она хотела победить ситуацию логикой и спокойствием.

Она не позволяла себе думать, кто…

Она думала об этом. Она думала только об этом.

И она знала.

Она почувствовала это сразу…

Оксана Михайловна смотрела на конюшни, не раздвигая штор. Там вовсю шли сборы, сновали туда-сюда люди. Где-то среди них должен быть этот циркач, это ничтожество… Он ждет, чтоб она стучала в окно, выламывала раму на глазах у всего цирка. Не выйдет, дорогие циркачи!

Но как она была проницательна, как изначально, интуитивно она их не любила! Как ждала от них чего угодно, потому что бродячие. Потому что без дома. Потому что с детства на голове. Как ей отвратительны их медведи в бантиках, собаки в юбочках, это какое-то истерическое приглашение к смеху и радости, будто в них смысл. Эти Рыжие, эти загнутые носы у туфель, эти женщины, переодетые в мужчин. Эти фамилии на чужой манер…

А люди ходят, смотрят. В цирке всегда аншлаги. Глотают дешевые трюки, дешевый юмор, а надо бы закрыть цирки совсем. Все и навсегда. Есть театры, музыка. Есть, наконец, кино… Так зачем нам оболванивающие нас балаганы? Что мы, дикари?

Оксана Михайловна распалилась. У нее закололо в левом боку. Застучало в виске. Ах ты, черт! Таблеток здесь у нее не было никаких. Она их в рабочем столе не держала. В сумочке же нашла таблетку аэрона и высохший карандаш от мигрени.

Никто из конюшен не смотрел на ее окно, но она не сомневалась: он смотрит.

Мишка шел куда глаза глядят.

Он не думал, не чувствовал, потому что забыл, что это такое.

Просто шел, и все.

Его толкнули в бок. Это был бывший одноклассник, которому пришлось уйти из школы после шестого класса, потому что совершенно был лишен способностей к обучению. Он был добродушный и наивный и верил в обратную зависимость явлений. Он раньше всех приходил в школу раздетый – таким образом призывал лето. Он пил много воды впрок, чтобы больше не захотеть. Впрок ел. Так он жил и учился со всеми – Коля-дурачок. Сейчас он радостно улыбался Мишке и громко спрашивал:

– Ты куда идешь, а? Гуляешь, а? Ты вырос, а? Он топтался рядом, и лицо у него было спокойным и радостным.

– Это ты! – сказал Мишка.

– Ага! – обрадовался Коля. – Я. Я с работы иду. Шнурки делаю. Хорошие шнурки. Тебе не надо, а?

И он достал из кармана шнурки всех цветов и засмеялся им, как родным.

– Смотри, сколько у меня денег… – вдруг заговорщицки прошептал он, вынимая из кармана женский бисерный кошелек, и открыл его. Там аккуратненько лежали красненькие десятки.

– На черный день, – сказал он.

Мишка мрачно засмеялся. Что может знать этот дурачок о черных днях? Вот у него сегодня черный день и завтра будет черный, у него просто не будет светлых. И разве помогут здесь деньги?

– Я могу пойти и выпить, – продолжал Коля. – Могу тебя угостить, а?

– Угости! – сказал Мишка.

Они зашли в какую-то забегаловку, и Коля купил дешевого портвейна, и принес два тусклых стакана, и был так счастлив возможности угостить, что в Мишке возникло на секунду какое-то ответное доброе чувство, но он не только ему не обрадовался, а придушил его. Ничего доброго в мире существовать не могло.

Существовала ненависть в глазах Иры.

Существовал слабомыслящий Коля.

Существовали пустота и окаменелость.

Он выпил портвейн залпом.

Коля смеялся рядом счастливым смехом, и от его нелепой фигуры и плоского лица веяло на Мишку каким-то жаром.

– Эх ты! – сказал Мишка. – Дурачок!

Лицо у Коли стало обиженным.

– Я тебя угощаю, – сказал Коля обиженно, – а ты обзываешься!

Но Мишка его не слышал.

Он вдруг вновь почувствовал тот восторг и ужас, когда нес Иру в комнату. У него закружилась голова. Ничего не имело значения, кроме этого! Пусть не любит, пусть ненавидит, это неважно. Он пойдет к ней сейчас…

И он пошел. Что-то кричал вдогонку Коля. Про шнурки, которые непременно у него надо взять.

Мишка позвонил в дверь, и ему открыла Ирина мама и посмотрела на него сначала удивленно, а потом испуганно.

– Ирочка! – закричала она.

И появилась Ира, закутанная в платок, с той же складкой на лбу и теми же замученными губами.

– По-моему, – прошептала мама, – он пьяный.

– Я не пьяный, – пробормотал Мишка, заикаясь, – я пришел по делу.

– Иди домой, – ласково сказала Ирина мама.

– Не-е-ет! – упорствовал Мишка.

Ира подошла близко и уперлась ему рукой в грудь. Он замер от этого прикосновения, не отдавая себе отчета в том, что его выталкивают из квартиры. Он отшатнулся назад и чуть не упал, столько силы было в этой отвергающей его руке.

– Никогда больше не приходи сюда! Я же сказала тебе все!

– Но ты…

– Что я? – закричала она. – Что тебе приснилось, алкашу несчастному?

– Я позвоню его родным, – сказала мама.

Они закрыли дверь.

Дверной глазок как-то нагло отсвечивал. И Мишка ударил по нему кулаком, ударил изо всей силы, так, что задрожала дверь и что-то упало.

Это под ноги Ире упала висевшая на счастье подкова. Она больно ударила Иру по ноге, и Ира наступила на нее со злостью, с остервенением.

– Никогда бы не подумала!– сказала ей мама. – Такой с виду порядочный мальчик.

– А я порядочная? – спросила Ира. – Я порядочная? Что ты вообще в этом понимаешь?

– Ну, кое-что, – миролюбиво сказала мама.

– Да? Да? Вся ваша порядочность – бред собачий!

Ира ушла в комнату и закрыла за собой дверь.

Мама пошла звонить по телефону. Сложным путем она узнала телефон Марины. И, стараясь быть деликатной и не пугать, сказала той, что по городу бродит выпивший Мишка.

20

Саша так и не нашел Шурку. Он до вечера караулил ее возле дома, но она не пришла.