Книга Дети Воинова - Жанна Вишневская

На Сестрорецк спускались сумерки. Ветер с Финского залива нес вечернюю прохладу.

В темный лесопарк потянулись любвеобильные парочки, провожаемые презрительными криками чаек. Одно за другим гасли окна утомившихся за день дачников. Вразнобой скрипели продавленные пружины раскладушек за тонкими, как картон, стенами. В самодельном вигваме из одеяла я при свете фонарика читал о приключениях Робинзона Крузо.

За всем этим высокомерно наблюдала холодная северная луна. Бесцеремонно заглянув в генеральское окно, она разбудила Пурша. Фыркнув, кот соскочил с насиженного дивана и мягко, одним прыжком взлетел на подоконник. Луна насторожилась. Попросила ветер слегка отодвинуть занавеску. Кот поднял холодные глаза и прищурился. В каждом из них отразилось по золотому шару. От света кот чихнул, ударил лапой по стеклу и попал. Луна испугалась и откатилась за облако. Но множество ее отражений в стекле превратилось в красивые желтые цветы, которые распустились за ночь и поразили всех утром необычайной пышностью и золотым светом. Генерал поутру пополнил свой гербарий рудбекией бахромчатой, а моя бесценная копилка памяти стала богаче еще на одну монету – память о даче, мстительном Пурше и взмыленном генерале. А лето продолжалось…

Глава пятнадцатая

На ком женился хан,
или Как правильно пишется слово «сосиски»

Итак, уставшие от отдыха с детьми, а то и просто утомившиеся за учебный год родители с облегчением сдавали нас на руки бабушкам и дедушкам и благополучно отчаливали в город. Надо ли говорить, что у самих бабушек и дедушек передышек от нас не было, более того, им передышек и не требовалось. Отмыв вечером своих внуков и внучек, перестирав вручную одежду в эмалированных тазиках, предварительно притащив несколько ведер колодезной воды, а затем высушив все у печек и отгладив чугунными утюжками, они с раннего утра вставали на свою стахановскую вахту. Я вообще не уверен, что они когда-нибудь спали. Как-то ночью я открыл глаза и увидел, как при свете занавешенной газетами лампы бабушка штопает мне чулок, а дедушка дремлет на стуле, видимо, за компанию. На столе стыл чай в подстаканнике, а на блюдце желтел кусковой сахар. Мягкий, приглушенный свет лампы придавал комнате какие-то невероятные уют и теплоту. На стене застыли странно вытянутые карикатурные тени. Это было смешно и грустно. Появилось волшебное ощущение, что я рассказываю сам себе сказку и одновременно живу внутри нее. И я снова заснул со смешанным чувством покоя и тревоги, чтобы проснуться утром и пытаться вспомнить: приснилось мне это или действительно произошло…

* * *

Каким бы ни было утро, дождливым или солнечным, начиналось оно всегда одинаково. Из деревянных домиков на Коммунаров и прилегающих улицах тянулись запахи сырников, оладушек, каши, а то и пирожков.

В шесть утра открывался маленький рынок рядом с автобусной остановкой. Местные торговки высыпа́ли на железные подносы свежие ягоды. Кучками лежали прямо на прилавках яблоки, овощи, грибы. Это, конечно, был не богатый Кузнечный рынок с импозантными кавказцами, зато сказывался колорит маленького городка, где все друг друга знают и называют по именам.

Все было выращено на своих участках, собрано прямо с грядок. Кое-кто даже умудрялся сгонять на тридцать девятый километр за грибами и земляникой. Земляники было немного, и разбирали ее, несмотря на цену, мгновенно. Еще бы! Ведь по другую сторону прилавков строем маршировали бабушки, твердо уверенные, что их внуки в любую минуту могут свалиться от истощения. То, что у доброй половины детей щеки виднелись со спины, бабушек не смущало. Они готовы были свою ничтожную пенсию положить к ногам местного населения – только бы внуков ждал утром стаканчик душистой земляники со свежим молоком или сливками.

Черники было больше, ее в лесах пруд пруди. Тоже обходилась недешево, ведь, чтоб собрать, изрядно попотеть надо, да и комары с гнусом в карельском лесу никого не жалеют – чем ни намажься, как ни оденься, все равно проползут в рукава и штанины. Так что бабульки-торговки деньги свои честно отрабатывали.

Это лесные ягоды, а про смородину да крыжовник и говорить нечего – прилавки от них так и ломились. Возьмешь круглую колючую ягоду за хвостик, надавишь зубами – она с хрустом лопнет, и сладкая кашица с семечками растечется по нёбу.

Ну и свежая картошечка, которую не чистят, а скоблят, с укропом, таким душистым, что дух захватывает, и огурчики с пупырышками. Все местное, свежее, на органике отхожих мест выращено, никакой химии. Так сказать, чем посыплешь, то и пожрешь.

А рядом с рынком – стеклянный ларек. Тоже рано открывается. Пока грузчик с молокозавода споро разгружает железные сетки с бутылками – бабушки с дедушками уже в очередь выстроились. Тянут шеи, высматривают, какого цвета крышечки: белые с желтыми полосками – ряженка, просто белые – молоко, зеленые – кефир, синие – склизкий ацидофилин и, конечно, протекающие треугольники с молоком. Самое дефицитное – топленое молоко: всего несколько сеток желтеют крышками, разбирают мгновенно. Ну, и там масло «Вологодское», сыр «Российский» или «Костромской», колбаска «Докторская», с жиром – «Любительская». Берут по сто – двести граммов – как же, завтра свеженькую надо! Не будет же внук или внучка вчерашнее подъедать. А останется – сами съедят или какую-нибудь Альму дворовую все лето прикармливают в благодарность, что на ней вечно гроздьями дети висят, а она все терпит.

Самые шустрые с утра на хлебозавод успеют подскочить. Там прямо из окошечка горячий хлеб продают: кирпичик за четырнадцать копеек, батон столовый за шестнадцать или городскую булочку за семь. Ну и рысью домой. Там уже проснувшееся чадо на улицу выскочило, нельзя же без завтрака. Покормила бабушка, обласкала, кровати убрала, посуду в тазике помыла – и надо на пляж. Ошалелое дитя в это время на улице носится. Только и слышно или «Колечко-колечко, выйди на крылечко!», или «Пятого-десятого, Любашу нам сюда!». Визг, плач, хохот, звон разбитого мячом стекла, ссоры до слез, дружбы до гроба, секреты, обиды, простуды, битые коленки – словом, все атрибуты счастливого беззаботного детства.

* * *

А лето в тот год солнечное было. Ну, и соответственно, поход на пляж считался обязательным. Бабушка Геня с большой полосатой сумкой тащилась за мной, бегущим налегке, через лесопарк. В сумке было все самое, с ее точки зрения, необходимое: пляжное полотенце, кепка, кофта, клубничный компот, просто вода, мяч, и мало ли что еще может мне пригодиться. Из бездонной сумки все доставалось, как из шляпы волшебника, по первому моему требованию.

Все бабушки были словно запрограммированы без передышки кормить внуков и внучек. По Ермоловскому пляжу бодро, наперегонки бегали старушки с банками компотов и чем-то аппетитным, завернутым в промасленную бумагу. От них нагло убегали дети, почему-то краснея и ужасно стесняясь этих бутербродов и протянутых ложек. Бабушки, не обращая внимания на стыдливые попытки детей увернуться, ловко пропихивали куски в возмущенно открытые рты и заливали в них стаканами компоты и морсы. Детей существенно больше интересовали замки из песка и ловля рыбы-колюшки, для которой строилась и тут же разрушалась набежавшей водой запруда, отпуская на волю зазевавшуюся рыбешку. Да мы и сами с радостью смотрели, как она, виляя всем телом, уходила на глубину.