Книга Пост 2. Спастись и сохранить - Дмитрий Глуховский

7

Они с Мишель сидят друг напротив друга, хлебают горячий суп. Обоих отчистили, у обоих вата в ушах и голова замотана. Кухарка и жирный повар подглядывают за ними через раздаточное оконце, безголосо квохчут. Над головой у них часы, времени двенадцать.

Мишель похлебала щей, бросила на полтарелки. Мрачная, нервная.

«М», «Е», «Н», «Я», «Н», «Е», «О», «Т», «П», «У», «С», «К», «А», «Ю», «Т».

Куда, кивает Егор, озираясь на кухарок.

«В», «М», «О», «С», «К», «В», «У».

Долго, неловко, злясь друг на друга за кривые буквы и за непонимание, они выясняют, что Мишель пробовала отпроситься сразу, и до медпункта, и после, — отказ. Потом они придумывают рассыпать на столе соль и чертить по соли — буквы меньше, четче, разговор идет быстрей.

«Почему меня не отпускают? — спрашивает Мишель. — Что ты им рассказал?»

Егор оскорбляется: он тут ни при чем, рассказал ровно что было, при нем звонили в Москву, и в Москве его историю сочли чушью; ну, наверное, должны помурыжить их еще до выяснения обстоятельств. Не сажают же их в каталажку — лечат, кормят, о детях вот заботятся.

«Я сбегу», — упрямо выводит Мишель.

«Я с тобой пойду», — пишет Егор.

Она смешивает соль. Смотрит в окно. Возвращается к нему.

«Зачем?»

«Ты все равно будешь моей».

Она усмехается. Шлет ему воздушный поцелуй. Отодвигается. Но в дверях ее ждет часовой, перегораживает проход, не дает выйти. Егор тоже вскакивает — думает к Рихтеру пробиться, но там не один человек их стережет, а сразу трое. Слышать его не хотят, вталкивают обратно в столовую — не зло, но настойчиво. Показывают: иди, мол, поешь еще пока что.

Егор берет добавки и пихает ее в себя; Мишель сидит, скрестив руки, вся из себя презрительная: тебе сказали жрать, ты и жрешь? А Егор, да, жрет, и иди ты в жопу.

«Все равно будешь моей».

Смотрит на часовой циферблат — там опять двенадцать, стрелки застряли. Это тут у них время встало, думает он, а в Ярославле оно втрое быстрей вперед мотает. Они придут сюда, думает он, они сюда все равно придут рано или поздно, потому что в Ярославле они уже жрут друг друга, посрывали с себя погончики и папахи и верещат эту свою ересь во все горло.

Оно уже, наверное, катится сюда, а эти идиоты ему не верят.

Ничего. Надо пока пожрать впрок. Пожрать и подремать вот хоть на стуле. А потом выбираться и искать тех, кто будет готов его слушать.

8

В полудреме к Егору приходит мать.

Он не видит ее, но она говорит с ним из соседней комнаты: не волнуйся, со мной все в порядке. Он отвечает, что так и думал, собирается встать, пойти к ней, но сил в ногах нет. Мать просит — не надо, лежи, отдыхай. Егор возражает: хочу посмотреть на тебя, соскучился. Не надо тебе на меня смотреть, вспоминай, какой запомнил, говорит ему мама.

Егор все-таки наскребает сил, чтобы подняться, еле-еле отбрасывает тяжелое, как могильная земля, одеяло, встает — заходит в соседнюю комнату, которая вся завалена каким-то утилем, пыльным барахлом, — но матери нет там; ее голос опять за дверью. Он к ней идет, как будто по дну озера, так трудно — а она ему строго: не ищи меня, я тебе сказала. Не надо. Говорю тебе, со мной все хорошо, я умерла, и все тут. А ты вот должен жить, так что возвращайся в постель и спи давай, отсыпайся.

Он говорит ей твердое «нет» и бредет обратно к себе в постель, и только когда он уже засыпает обратно, до него доходит, что она умерла. Что же тут хорошего, спрашивает он. Кому что, шепчет она ему на ухо. Тебе жить надо, а вот Сереже моему лучше б умереть было, зря ты его мучиться оставил.

Егор дергается и просыпается.

Мишель смотрит на него исподлобья: к ней сон не идет. В руках у нее какой-то дебильный детский рюкзак. Егор крутит головой — видит этого жирдяя, повара, который сально пялится на Мишель и все пытается поддеть ее на гнилозубую улыбку.

9

Вдруг караул со столовой снимают.

Быстрым шагом входит Рихтер, кивком зовет их обоих с собой. Позади пристраивается конвой, с Мишели слетает ее спесь; куда нас ведут, спрашивает она у Егора своими испуганными глазами.

Выходят в главное вокзальное здание, подают чистую одежду, толкают дверь…

На первом пути стоит тот самый короткий состав, который Егор ночью пытался своим телом затормозить. Только теперь в нем не два вагона, а три: третий от поезда с одержимыми перецеплен, борта в крестах и молитвах, окна зарешечены, двери завинчены.

Как это может быть? Как они вернулись? Значит, Полкан помер все же? Помер, слава тебе господи! Сдох, так никому эту безумь и не передав.

Остановил дядя Коля Рихтер для Егора этот поезд; сделал то, что Егор сделать не смог. Хорошо быть начальником хоть чего-то.

Рихтер подводит их к высокому казаку с ломаным носом. На боку у него здоровенная кобура, в руке хлыст какой-то вертит, на голове папаха набекрень, из-под нее чуб. Погонов Егору снизу вверх не видно, но видно, что этот тоже начальник: стоит вольно, лущит семечки, а рядом адъютант по стойке «смирно» вытянулся.

Дядя Коля Егора подталкивает к этому казаку, а Мишель к нему идет сама. Он их обоих меряет взглядом, сверяется с часами на руке, утирает нос и соглашается зайти внутрь, в вокзал.

Зал ожидания ремонтируется — стены покрашены наполовину, на полу дощатый настил. Егора с Мишель усаживают перед атаманом за колченогий стол на колченогий стул, дают бумагу. Атаман старается держать себя строго, но Егор без слуха уже привыкает людей на дергании подлавливать, по нервным тикам читать. Выглядит он бледновато, казак. Побывал все-таки на Посту?

«Ты из Ярославля?» — пишет атаман на своем листке.

Егор кивает: «Только что оттуда». Рассказывает — места хватает: про одержимых, про бесовскую молитву, про войну и секретное оружие — все, что отец Даниил ему передал. «Знаешь об этом?»

Казак ерзает. «Что с ушами у тебя?»

Егор объясняет и про уши. Атаман переводит взгляд на Мишель: «А ты что скажешь?»

Та пожимает плечами. «Мы оглохли и не заразились. Вы в Москву едете?»

Казак кивает, чешет ломаную свою переносицу, тянется в карман за семечками. Начинает лущить, потом протягивает Мишель — будешь? Она берет.

«Там были ваши, казаки, на этом поезде, — отодвинув Егора локтем, принимается строчить Мишель, вскидывает глаза на атамана и спешит продолжить: — Ими командовал Саша Кригов».

Атаман сразу распрямляется, сжимает семечки в кулак, сводит брови.

«Знаете его?» — волнуется Мишель. Тот наклоняет голову.

«Я его девушка». Он ухмыляется — думая, что делает это незаметно.