Книга Пост 2. Спастись и сохранить - Дмитрий Глуховский

6

Ростов начинается, как начинаются все города: с белых кирпичных гаражей, с беспорядочных дачных поселков, с трехэтажных облупленных домов с белыми оконными рамами, с провисающих проводов, с путаных разбитых дорог, которые тащатся вслед за железнодорожными путями, с пригородных станций, состоящих из перрона и пивного ларька, и вся эта пряжа нарастает все гуще на рельсовое веретено, пока из нее не собирается целый город.

Патруль останавливает их на переезде почти у самого вокзала — ровно перед тем местом, где рельсовое полотно начинается ветвиться; подходят мужики в ушанках, облаивают их немыми овчарками, тычут стволами, задают беззвучные вопросы. Егор тычет себе на уши, потом поднимает руки вверх. По памяти, сам себя не слыша, произносит:

— Я оглох. Мы все тут глухие. Дети тоже.

Дозорные переглядываются, усмехаясь: целое посольство глухих, поди ж ты! Дети заводят про еду, но Егор шикает на них — не хватало еще, чтобы их за нищих приняли!

— Мы с Ярославского поста. Я сын Пирогова. Сын коменданта. Сергея Петровича Пирогова.

Правильно ли он все сказал? Поняли они его?

Они вроде меняют прищур — с издевательского на недоверчивый. Что-то там булькают непонятное. Думают, как с глухим объясниться. Егор советует им: напишите. Один идет на КПП, отыскивает там где-то старые газеты и карандашный огрызок. Выводит на бумаге: «Что случилось?»

Егор отнимает карандаш — нет больше мочи пальцем выводить тающие в воздухе буквы. Шкрябает: «Наш Пост захвачен. Выжили только мы. Отведите к начальнику. К Рихтеру!»

«А Пирогов что?»

Егор чиркает пальцем себе по горлу: убит.

Тогда их еще раз осматривают и теперь вроде как жалеют.

Пускают на КПП погреть отмерзшие руки. Потом везут на большой пост, на ростовский главный вокзал, в продолговатое белое здание с круглой башней на одном конце, похожее на всплывшую посреди равнины подводную лодку.

Предлагают чай, раздеться. Детей с кровью, запекшейся в ушах, бабы забирают лечить и кормить, Мишель уходит вонючим серым мылом скоблить кожу, а Егор от всего отказывается. К начальнику, доложить. Остальное все будет после.

Его ведут в кабинет Рихтера — люди в коридорах таращатся на него, шушукаются — уже поползли слухи. Сажают в комнату, побольше и побогаче, чем у Полкана его штаб-квартира была. Появляется сам Рихтер — гладко выбритый, на пробор свои жидкие седые волосы уже уложивший, подтянутый и пахнущий одеколоном аккуратист. В руках у него блокнотик, его обо всем уже уведомили, он готов. Готов-то готов, но когда видит Егора, лицо у него меняется так, как будто Егора к нему в гробу в кабинет втащили.

Красивым, как в прописях, буквами, он на бумаге спрашивает: «Что случилось? Почему вы все оглохли?»

Егор хватает блокнот, принимается калякать: «На наш Пост напали из-за реки.

Всех перебили, мы одни ушли. Сергея Петровича убили. Могут сюда прийти». Рихтер отбирает у него блокнот: «Кто?»

Егор думает, как объяснить, сомневается. Пишет: «Одержимые». Проверяет — что там у Рихтера с лицом? Знает он про одержимых, про бесовскую молитву? Тот чешет голову, ничего не понимает.

«Болезнь, из-за реки. Не болезнь, а секретное оружие. Словами заражает. Через слух. Если слушать, можно с ума сойти. Буйными становятся. Нападают на других. Убивают!» — Егор строчит, оглядываясь на Рихтера, который хмурится, ничего не соображая.

То, что он тут пишет ему, как раз ровно на безумие и похоже, осознает Егор. «Я нормальный! Это все правда! Спросите у девушки! Она подтвердит!»

Рихтер теперь глядит на него сочувственно, но поверить в это, конечно, не может. Егор и сам в это не мог поверить, даже когда уже видел, как знакомые люди обращаются в одержимых прямо у него на глазах.

«Хуйня какая-то», — прямо отзывается дядя Коля Рихтер, военный человек.

«Не хуйня! — протестует Егор. — Позвоните в Москву, они должны знать!

Надо предупредить их! Надо подготовиться!»

«Как подготовиться?»

«Уши себе выткнуть! Барабанные перепонки! Как я! Чтобы не слышать их!»

Теперь Рихтер точно смотрит на Егора как на полоумного — притворяться он не умеет, Егору все видно.

«Тебе врач нужен. У тебя кровь в ушах. Заражение будет. Нужно обработать.

Антибиотики нужны», — выписывает дядя Коля ему рецепт.

«Не буду! Пока при мне в Москву не позвоните! Там подтвердят! Туда же послали казаков! На Пост! Они знают, что там херня творится! Надо сказать!» — спешит Егор, городит абракадабру, пока его не упекли в лазарет.

Сомнение шевелится в дяди-Колиных темных глазах — как рыба в ледовой лунке проходит. Вздыхает. Кивает. Подвигает к себе телефон с гербовым орлом — такой же, как у Полкана. Снимает трубку. Что-то говорит в нее, ждет, поглядывая на беспокойного Егора, что-то говорит в нее еще. Долго ждет. Играет с карандашом. Егор следит за ним безотрывно. За бровями, за губами, за тем, как бегают глаза. Думает о Полкане, который бродил за решеткой изолятора, как бешеный кабан. О том, как тот замазывал дверной глазок своей кровью. Прощался он так с Егором или прятался от него?

Кажется, кто-то в трубке просыпается, Рихтер вздрагивает, начинает что-то вещать, прикрывая рот ладонью — словно боится, что Егор его и глухой поймет. Слушает ответ, но так коротко, что Егор начинает подозревать его в обмане: наверняка в трубке сейчас или глухо, или идут короткие гудки, а Рихтер с серьезной миной продолжает изображать разговор с Москвой.

«Что говорят?» — пишет ему Егор.

Дядя Коля отмахивается от него, как будто бы с той стороны ему действительно дают какие-то инструкции, потом кивает и отключается. Подтягивает к себе блокнот с Егоровым вопросом и выводит в нем: «Что ты бредишь. Вообще не понимают, о чем ты. Говорят, чтобы я линию не занимал».

Егор пишет срочно: «Но вы же казаков пропустили туда? В Ярославль? Поезд с 2 вагонами?» — заглядывает Рихтеру в его лунки. Тот кивает.

«Зачем?»

«Они не отчитывались».

Вот! Егор тычет в лицо Рихтеру своим грязным пальцем. «Они знают!»

«Ну если знают, то знают. Мы им сказали? Сказали. — Рихтер разводит руками. — Все, айда в медпункт!»

И правда — в лазарет он Егора провожает, и пока тому уши от крови чистят, льют в раны йод и бинтуют голову, продолжает с ним переписку. Хочет знать, как погиб Полкан, и Егору приходится тут придумывать всякое, плести вранье дальше. Врач интересуется, что у Егора случилось с ушами.

«Вам тоже так надо будет сделать. Всем. Или конец». Рихтер врачу кривит рожу: мол, не слушай его, чушь порет. «Всем конец», — дописывает Егор.