Книга Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он улыбнулся и пошел вдоль ряда, сцепив руки за спиной, немножко покачиваясь.
— Так что Миша вовсе не придурок. Этот молодой человек старается делать здесь все, что в его силах. После завтрака вы, Гануш и Курт, — он указал на двоих мальчиков в конце ряда, — раз уж вы такие смешливые, покажете Мише, что нешарим — лучшие во всем, даже в мытье унитазов. А теперь все марш на завтрак.
— Жаль, что работа в поле кончилась, — сказала мама, — но я надеюсь, весной ты туда вернешься. Если мы всё еще будем здесь. А как у тебя в школе дела? Расскажи, пожалуйста.
Я сижу напротив Мариэтты за длинным узким столом в их комнате в Дрезденском корпусе. Это не совсем «их» комната: тут тоже трехъярусные нары до потолка. Наверное, тут даже больше людей живет, чем в комнате номер 7. Сейчас здесь только половина обитательниц, и то они повсюду: читают, дремлют, шьют, что-то чистят, болтают. Так обычно происходит по вечерам, когда я заглядываю в гости. Оказалось, что мы в принципе можем ходить куда угодно и когда угодно — то есть в пределах Терезина. И если Франта не запретит. И конечно, обязательно вернуться до комендантского часа, после него все должны находиться в своих корпусах.
— Это не школа, — ответил я, заглатывая последний кусочек дивного маленького пирожного, которое маме как-то удалось раздобыть. Я бы таких сто штук запросто съел, хотя сегодня на обед наконец-то дали немного салями. — Это называется Программа. Школы запрещены. Поэтому иногда я дежурю снаружи. Помнишь, ты видела? На случай, если в корпус заглянет эсэсовец.
— Не станет никто заглядывать, — перебила меня Мариэтта. — Нацистам плевать, чем мы заняты, лишь бы им хлопот не доставляли. Я ни одного из этих гадов не замечала с тех самых пор, как мы сюда приехали.
За спиной у нас мама что-то поправляет в постели, мне от стола не видно.
— Ладно, так что ты сегодня учил по Программе? — спрашивает она.
Мариэтта выкладывает валета треф, но я забыл, что это значит. Она хочет научить меня какой-то новой игре, которую она тут освоила, и чтобы я показал ее мальчикам.
— Сегодня, — попытался припомнить я, — профессор Кон…
— Профессор? — переспросила мама.
— Ага. Он был профессором — кажется, в Праге. Сегодня он занимался с нами математикой.
— Фу, математика! — скривилась Мариэтта. — Хорошо, что я весь день в прачечной.
— Это не так уж страшно, — сказал я. — Писать не на чем, поэтому он разучивал с нами песенку, там перечислен порядок математических действий.
— Споешь? — предложила мне мама.
— Да ну.
Я выложил десятку бубен, Марианна подсунула мою карту под две свои, которые уже лежали на столе. Кончики пальцев у нее бледные и сморщенные. Раньше они такими не были. Наверное, это от стирки.
— А потом профессор Цвикер….
— Еще один профессор, — тихо отметила мама.
— Он прочел нам лекцию по чешской истории.
— Интересно было? — спросила мама.
— Нормально.
— О чем он рассказывал?
Я прикинулся, будто роюсь в памяти, но на самом деле я думал не о лекции, а о том, что произошло после нее. Профессор Цвикер сказал, что в четверг будет экзамен, и с тем ушел. Франта тоже ушел, сказал, ему надо обсудить с другим мадрихом, Якобом, расписание тренировок. После профессора Цвикера должна была прийти доктор Елинкова учить нас английскому, но она запаздывала. Мы сидели и ждали, и вдруг я услышал два странных звука, один за другим, в дальнем конце комнаты: сначала как будто что-то сдулось, а потом что-то грохнулось.
Я обернулся. Горилла валялся на полу и смущенно улыбался, а над ним стоял Ила с подушкой в руках и улыбался гораздо веселее. Горилла вскочил, схватил подушку и с размаху ударил Илу в бок. Не прошло и двух секунд, как к побоищу присоединились все мальчики до единого. Двадцать, тридцать, сорок подушек летали в воздухе. Иржи вскочил на стол, держа в каждой руке подушку, и прошелся по столу из конца в конец, колотя всех, до кого мог дотянуться. Феликс встал ногами на две лесенки и стукнул подушкой Брену, когда тот попытался пробежать под ним. Эрих и Коко напали на Петра, а тот с хохотом пополз прочь от них по туннелю из нар.
Я стоял ближе к двери, обеими руками крепко сжимая подушку — изначально вовсе не мою, — и высматривал себе противника. Брена с такой силой обрушил подушку на Феликса, что наволочка лопнула и наружу посыпались перья, солома и какие-то подозрительные опилки. Феликс собрал этот мусор в пригоршню и запихал Брене за пазуху. В тот же момент я увидел, как в разных местах комнаты взвились облака из перьев. И сам я закружился, хохоча, занося высоко подушку, — и тут увидел в дверном проеме Франту. Он снова скрестил руки на груди.
Я замер. Подушка выскользнула из моих рук на пол. Я постарался побыстрее — но так, чтобы это не выглядело бегством, — пробраться среди перьевых куч к стулу, на котором сидел до того, как все началось.
Франта захлопнул за собой дверь.
— Нешарим! — заорал он.
Кто-то его услышал, но далеко не все: в комнате царил хаос.
— Нешарим! — завопил он вдвое громче, шагая к компании парней, которые все еще тузили друг друга останками своих подушек.
Подушечная битва почти моментально прекратилась, лишь перья продолжали кружить в воздухе.
— Вы все с ума посходили? — покраснев от негодования, спросил Франта. — Вы где находитесь? Это вам что, курорт?
Все подавленно притихли.
— Что нам теперь делать с перьями? Как запихать их обратно? Или будете спать без подушек? А если в соломе и перьях жили всякие насекомые? Где они теперь поселятся, как по-вашему? А если бы в эту самую минуту под окном прошел эсэсовец — явился бы сегодня инспектировать лагерь или еще зачем-нибудь? Почему, почему вы из кожи вон лезете, чтобы привлечь к себе внимание? Я этот шум с другого конца коридора услышал. Вам кажется, у нас в Терезине мало проблем? Нужно обязательно добавить еще?
Все молчали. Франта носком ботинка сгреб в кучку перья и опилки.
— Все это чтоб через пять минут было убрано. А потом, поскольку доктор Елинкова заболела, вместо урока будет репетиция.
— Но у нас и так вечером репетиция, — напомнил Павел.
Ох, точно, я только теперь спохватился. Репетиция!
— Который час? — спросил я маму.
— Не знаю, — ответила она. — А что?
Я поднялся.
— Мне пора.
— То есть как? — удивилась мама. — Ты только что пришел.
— У нас репетиция. Может быть, даже уже началась.
Мариэтта перетасовала карты.
— Что вы репетируете? — спросила она.
— «Гамельнского крысолова», — ответил я, застегивая куртку.