Книга У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

понял, что не одна философия занимала в те минуты старого графа Толстого.

Тогда граф свернул на другую тропу, сохраняя размеренный тон оракула:

— Возлюбленный и славный властитель и покровитель наш Петр Алексеевич по стати своей высок и крепок, словно во цвете лет. Одна седина на висках и свидетельствует о том, что царь наш уже не юноша. Однако в его возрасте человеку пора все-таки помыслить о том, что произойдет после его кончины. Кто возьмет в руки, к примеру, кормило державы после того, как его величество перейдет в мир иной? Первый сын государя оказался непотребным и погиб. Второй ушел из жизни при трагических обстоятельствах. Остаются дочери. Все они — царского рода, но женщина, какой бы она ни была, остается женщиной, и народ принимает ее правление с неудовольствием. Его величество опечален тем. В печали и мы, его верные слуги. Как же выйти из затруднения? — спросил нас его царское величество за бокалом вина, охваченный волнением. Мы ответствовали, что государь наш от бога и народа своего волен в выборе: либо взять новую супругу, либо назначить своим преемником любого, кого соблаговолит, мужа достойного рода. Его величество задумался. Так что не будет чудом, если наследником престола станет росток иной крови. Есть, однако, еще одно дипломатическое правило: слово еще не дело. Слово обретает силу, когда перелито в оружие или написано на бумаге. Посему просили мы пресветлого Царя нашего издать указ, дающий монарху право самому назначить себе наследника. Его величество призадумался снова. По моему скромному мнению, необходим еще один толчок. Было бы благом, чтобы ваше высочество, князь, побеседовали о том с его высокопреосвященством, вице-председателем святейшего синода Феофаном Прокоповичем. Рукою его высокопреосвященства наш монарх и в прошлом писал мудрые манифесты и указы. И если бы ваше высочество постарались поскорее встретиться с архиепископом, дело было бы сделано как раз вовремя.

— Блаженный владыка — одна из лучших опор монарха среди способнейших его советников. Его величество умело устранил от дел беспомощных чиновников, так ловко с ними управлявшихся, что в субботу они ломали все, что успевали сделать за неделю. Не скажу, что совет вашей милости не нравится мне и встречает во мне противника. Но что скажет на то Александр Данилович Меншиков, по моим сведениям, — друг и наивернейший слуга ея величества императрицы?

— Ваше княжеское высочество меня неверно поняли. Не мы, но сам его величество желает такого указа... Коня ставят у той коновязи, на которую указал хозяин!

Толстой странным образом усмехнулся и, казалось, мигнул левым глазом. Он и вправду подмигнул, но не Кантемиру, а внутреннему, собственному демону, с которым вел неустанный совет и спор. С повисшей под мясистыми губами трубкой он по-стариковски удалился, тяжело ступая.

Необычное поведение графа и особенно тайный знак Толстого своему нечистому заронили в душу Кантемира росток горького подозрения. Князь долго пережевывал его, пока не окончился бал. Высасывал из него сок с привкусом желчи также дома, перед сном, и наутро, и весь следующий день. Было ясно: далеко не все свои мысли Толстой облек в слова. О чем же именно граф умалчивал? Почему побуждал его поскорее встретиться с Прокоповичем? Скрывался ли за всем этим какой-то тайный замысел? Или Толстой поступал по-товарищески, из дружбы?

К этим размышлениям князь привлек также Ильинского. Кантемир думал порой вслух, порой — вертясь по комнате и ядовито прыская; секретарь же следил за ним со скромностью и покорством, вставляя лишь местами слово-другое, чтобы не казаться совсем лишенным речи.

Если не считать балов и официальных празднеств, в которых он участвовал непременно, занятия Кантемира сводились в основном к присутствию на заседаниях сената и к работе над собственными трудами. Не так давно князь вознамерился изведать науку анатомии, вызывавшую в те годы известный шумный интерес как в европейских странах, так и в России, но отложил это на более позднее время, посвятив все силы книге о системе магометанской веры. Постоянно находясь в окружении императора, среди его советников, он видел, что приготовления к новой военной кампании в южные пределы ведутся довольно успешно. Войска с Балтики теперь стояли вдоль Волги. Новые корабли быстро строились в Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани и других местах. Высочайшие повеления к ускорению работ то и дело летели к астраханскому губернатору Артемию Волынскому. И Дмитрий Кантемир, старательно участвуя в раздувании бури, жег свечи и безжалостно истачивал перья в сочинении своей «Системы». Иван Ильинский трудился со своей стороны, неустанно переводя эту новую работу с латыни на русский. В один из тех дней, словно дар небес, выпала радость: окончание первого тома описания. Это был том, состоявший по обычаю времени из посвящения императору-самодержцу Петру Великому, предисловному обращению к читателю и шести книг, в свою очередь, разделенных на главы. Русское заглавие рукописи гласило: «Книга-система, или состояние мухаммеданской религии». Для первого листа обложки Кантемир нарисовал аллегорическую гравюру: сплетенное из змей дерево со стволом, растущим из чрева лежащего человека. Под деревом виднелись три женщины, представлявшие Европу, Азию и Африку, то есть три континента, на которые пала тень учения пророка.

Представленный без промедления царю, труд князя удостоился похвалы. И был послан Петром синоду для отправки в печатню.

Странное подмигивание Петра Толстого не могло, следовательно, предвещать неприятностей с этой стороны. Не поставил ли граф себе цель втянуть князя в трения с Прокоповичем? Но какая выгода могла проистекать из этого для Толстого?

Два года до того Феофан Прокопович издал анонимное сочинение «Первое учение отроком». По приказу его величества книга была предназначена для воспитания всех молодых дворян державы и зачитывалась в церквах наряду с молитвами и псалмами в течение целых трех месяцев. Кантемир тоже одобрил этот труд, однако не всецело. Работа Прокоповича, конечно, являлась шагом вперед в педагогической литературе того времени. Но, по мнению князя, не была лишена недостатков. Посему он замыслил книжицу «Темные места в Катехизисе, обнародованном анонимным автором на славянском языке и озаглавленном «Первое учение отроком», проясняемое князем Кантемиром».

Князь изложил свои доводы в спокойном, глубоко обоснованном стиле. Он обвинил автора в некотором уклонении к евангелию, в поддержке теории немецкого протестантского богослова Иоганна Буддеуса и в игнорировании основной системы воспитания. подрастающего поколения в традиционном духе православной христианской церкви. В том же смысле обвиняли Прокоповича Феофилакт Лопатинский, ректор Московской духовной академии, Дмитрий Ростовский и другие церковники. У Кантемира состоялись даже открытые споры с Прокоповичем, и тот хотя