Книга Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

— Спрос. Кстати, и на болото бы поглядеть не худо.

Ночью я долго не мог заснуть. Мешали бесконечно прокручиваемые в голове мысли о ближайшем будущем, покряхтывание Салгар-младшей, да вздохи и сопение Пеструхи, доносившееся из дровяника. Дед Тимофей, отстрадавши своё, наполнял внутренности избёнки совершенно будничным храпом, молодецки взбираясь от могучего медвежьего рычания к тончайшему синичьему посвисту. Салгар в очередной раз встала наощупь поправить одеяльце на ребенке и, укладываясь, придвинулась ближе ко мне.

— Саша, я чувствую, ты не спишь.

— Чего тебе?

Ночь, тесная избушка, звёзды в проеме волока, близость женщины, её шёпот — полный набор причин, чтобы… Между прочим, Салгар была девкой очень видной и, временами при взгляде на неё, что-то такое закрадывалось в мою душу. Тут врать не приходится. Невзирая на нелепый, давно отслуживший все сроки малахай из припасов деда Тимофея, надетый на ней, Салгар ухитрялась подавать себя самым выгодным образом. Красота и молодость её действовали даже на старика охотника: «Ой, девка, мне б лет сорок скинуть!».

— Саша, а как ты думаешь, Корней жив? — спросила Салгар.

«Тьфу!» — подумал я с огорчением. И, одновременно, с облегчением.

— Хотелось бы, чтоб живой был.

— Ты пойдёшь за ним?

— Пока только в Тверь схожу, может, узнаю чего…

— Слушай, а почему дедушка так расстроился?

— Понимаешь, он всё ещё переживает, что взялся нам помогать: князья-то наши враги промеж собой.

— Какая разница простил бы его поп или нет?

— Во-первых, не поп. Попы в церкви, а он — старец, пустынник, даже святой, может быть. Народ, что кругом живёт, чтит его. Он же молит Бога за всех. Да и к кому за утешением податься? Князья собачатся меж собой, аж шерсть летит. Только и осталось у нас на Руси общего — язык да православная вера.

— А почему хан Узбек для Орды другую веру принял, мусульманскую? У нас, я знаю, много христиан среди татар было…

— Ты Узбека часто видела, чего не спросила? Ладно, ладно, не сердись, куда поползла — деда разбудишь!

— Чего ты за хвост его хватаешь? — немедленно и ясно отозвался бобыль, оборвав свои носовые рулады.

— Я никого не хватаю, дедушка, — испуганно пролепетала Салгар.

— Ах, дышло тебе в ухо… Ушёл! За жабры надо было! — сердито отозвался старик и дико всхрапнул.

— Да спит он, не поняла что ли? — рассмеялся я. — А про веру я думаю, что если какую Узбек и мог выбрать, так кроме магометовой никакой другой. Вот правит он в огромной стране, один край которой упирается в студёное море, а другой — в тёплое. Православных у него — кот наплакал. На Каме живёт большой подвластный народ, булгары: богатые города, зажиточные люди и уже триста лет как мусульмане. Если ехать на полдень — там Багдад. Говорят, сказка, а не город. Всё из камня: храмы, дворцы, караван-сараи… Тоже мусульмане. Ученые, понимаешь, и стихотворцы, книжек горы написали. Есть, правда, Царьград неподалеку. Греки тоже мужики толковые, хоть и православные. Но сильно ослаб Царьград, так что хану кумовиться с ними не с руки. В общем, понятно, что магометова вера Узбеку лепше показалась. Не с нас же, сиволапых, пример брать…

Спишь?

— Пх…пх…

— Ну, спи, спи.

Утром, раскрыв глаза, я увидел сидящего напротив прямого как палка старца Сильвестра.

— В Тверь послы московские приехали. Мыслю, с их помощью друга спасти можешь.

Он встал, перекрестился и ушёл.

Глава десятая

Промеж двери пальца не клади

Посольский подьячий Мартьян Нежданов дописал слово «болезни», склонив набок голову, полюбовался ровнотой буквиц выползших на пергамент из под его гусиного пера и, слабенько кашлянул:

— Готово, боярин.

— Кухонная девка Степанида также показала на наши расспросы, что горох для каши… — посол боярин Роман Кириллович недовольно сморщился. — Ты что, курья голова, быстрее писать не можешь? Чего волочишься, как таракан беременный? Пиши: горох для каши ею был взят из нижней подклети, каковой она всегда пользуется, и где всегда хранятся горох, пшеница и ячмень, используемые ею для приготавливания кушаний, едомых великокняжеской семьёй в великопостные дни. Никаких других припасов, кроме тех, что хранились под замком, ключ от которого хранится только у дворецкого Демьяна и каковой показал на наши расспросы, что ключа никому в те дни не давал, а отпирал подклети самолично, и девка Степанида никак не могла готовить кушания для князя тверского, и какие были отнесены в светлицу к княгине Агафье из других припасов… Тьфу, леший тебя забери, потерял… это не пиши… а! Используемо не было. Фу-у-у… Ну-ка, зачти, чего получилось?

Мартьян принялся перечитывать и посол остановил его на слове «великокняжеской». Поскольку читать грамоту надлежало и князю Юрию и, до него — князю Михаилу, обоим в равной степени считавших великими именно себя, положение посла становилось щекотливым. Обидеться мог и тот, и другой.

— Ладно, впиши перед этим вредным словом добавочно «тверской», — извернулся Роман Кириллович. — И дальше: приведённые рассказы поясняют, что смерть княгини Агафьи не могла быть следствием злоумышления, а явилась следствием внезапно открывшейся болезни природного состояния, каковую именуют чёрной. Девка Степанида была порота десятью ударами плетьми, но и после такого пристрастия утверждала, что смерть княгини наступила непременно от болезни. Дворецкий Демьян, получив указанные десять плетей, сознался, что болезнь княгини Агафьи не могла быть от тайного отравления или какого-нибудь чародейства, потому как он сам отхлебнул…глоточек или два говорит. Как же! Чай, половину выжрал, сивый мерин, это не пиши. Из княгининого сосуда. Всё пока. Число поставь, не забудь. Подпиши: с поклоном боярин Роман.

Подьячий подписал грамоту, снова склонив голову, но уже в другую сторону, оглядел написанное, и, видимо, оставшись доволен содеянным, подал пергамент боярину.

— Жалко бабу, ни за что ни про что, да по белой спине… — вздохнул Егорка Сума.

— Ты брось мне тут слюни распускать! — строго и наставительно рыкнул Роман Кириллович. — Это ей так, малость постращали для большего сурьёзу… Чтоб князь Иван не сказал, мол, плохо рыли, без усердия. А баба что? Заживёт как на собаке… Возьми грамотку да снеси ко князю Михайле. Другому не кажи. Только в руки, понял?

Нехорошие предчувствия в последнее время одолевали тверского князя. То, что удалось сговориться с московским послом, хоть и не впрямую, а так, намёками да обмолвками, было, конечно, лепо. Князь Юрий тоже вроде затих, перестав метаться и кружить вокруг тверских пределов, как коршун подле курятника, что тоже настраивало на покой. Хотя, всё едино Юрий какую-нибудь пакость затевает, это уж точно, к бабке не ходи! Но хоть чуток передышки от него и то — слава Богу! Беспокоила Михаила, и беспокоила страшно, до ночной бессонницы, дерзкая кража пленницы прямо из княжеского дворца.