Книга Опимия - Рафаэлло Джованьоли

А теперь будьте здоровы, сенаторы, и храните отчизну.

Сказав это и поприветствовав сенат поднесением руки к губам, он вышел тяжёлыми и спокойными шагами из курии и направился к своему бедному, скромному жилищу, где немного подкрепился; забравшись здесь на коня — это была привилегия, данная народом только ему, единственному из диктаторов, хотя по старинной традиции диктатор мог садиться верхом только за стенами Рима, — и со своими двадцатью четырьмя ликторами впереди, с сыном Квинтом Фабием, двумя трибунами, несколькими декурионами и четырьмя турмами всадников, сопровождавшими его ещё от лагеря, выехал из Рима по направлению к Ларину.

— Спокойное и достойное выступление Фабия произвело большое впечатление на сенат, хотя мнения сенаторов весьма расходились. Большинство было убеждено, что диктатор прав, что поступал он до сих пор верно, и возражало против предложения обсуждать его поступки наутро на комициях и не хотело уравнивать Минуция в правах с Фабием. Очень немногие сенаторы высказались в поддержку этого предложения. Только в одном вопросе большинство, хотя и незначительное, было против Фабия, а именно: в отношении договора об обмене пленных, заключённого с Ганнибалом. Договор не набрал всего восьми или десяти голосов для ратификации, и это было сделано из ненависти не к Фабию, а к самим пленникам, которых не хотели выкупать.

С наступлением темноты сенат разошёлся, и каждый из сенаторов сохранил право агитировать на следующий день в своей трибе за или против диктатора согласно своей собственной воле.

Ранним утром следующего дня Марсово Поле, огромное пространство за городскими стенами, между Триумфальной и Латинской дорогами, кишело горожанами, собравшимися на трибунальные комиции, чтобы решить здесь, на плебисците, судьбу предложения народного трибуна Марка Метилия.

Сенаторы, всадники, плебеи спешили на Марсово Поле, выходя из Карментальских, Ратуменских и Санквальских ворот. Ликторы, шедшие перед преторами, народными трибунами и новым консулом Атилием Регулом, расположились вокруг места, где сидели упомянутые выше магистраты в своих курульных креслах поблизости от мраморной трибуны, с которой могли высказываться те, кто имел право выступать за или против выдвинутого предложения.

Огромный деревянный забор разделял обширное поле на две примерно равные части. Перпендикулярно ему с обеих сторон было протянуто тридцать пять канатов, ограничивавших тридцать пять участков, в которых должны были собраться тридцать пять триб, члены которых впоследствии должны были по одному выходить на середину, туда, где сидели магистраты и сопровождавшие их чиновники, и каждый громко выражал своё мнение[35], а потом переходил на участок, похожий на тот, откуда он вышел, но расположенный с другой стороны поля, где собиралась триба после голосования. Возбудители[36], располагавшиеся в центре Марсова Поля, возле магистратов, поддерживаемые трубачами и вестовыми, ходили и приводили в порядок реестры различных триб и следили за правильностью голосования. Претор по жребию должен был выбрать трибу, которой первой предоставляли право голосовать, поскольку это право имело очень большое значение, ибо благоприятное или отрицательное голосование первой трибы оказывало почти решающее влияние на волеизъявление остальных. На этот раз была избрана семнадцатая по порядку — Горациева триба.

Различные группировки трибы собирались в кучки; в каждой из них громко и ожесточённо спорили по поводу плебисцита, предложенного трибуном Марком Метилием и некоторыми его коллегами.

Старики, как правило, высказывались против декрета, молодые же, наоборот, были его горячими приверженцами; в каждой трибе сильнее всего противились предложению Марка Метилия патриции и их клиенты, а больше всего защищали его своевременность и необходимость плебеи.

Сенаторы в большинстве своём были враждебны декрету, предложенному Метилием, и не столько, может быть, из расположения к Фабию, сколько из любви к традициям и уважения к должности диктатора доказывали, каждый посреди своей трибы, сколь пагубен окажется декрет, в котором сохраняется ранг диктатора, но полностью разрушается его власть, в котором у диктатора остаются двадцать четыре ликтора, но у него отбирают всякий престиж в легионах, в котором наносят незаслуженное оскорбление великому гражданину, и когда?.. Когда кипит война, когда Республика в опасности, когда Ганнибал стоит уже под стенами Рима.

Напротив, Гай Теренций Варрон, внёсший предложение Метилия, и ещё семь народных трибунов (из общего числа десяти), да и некоторые патриции, враги Фабия, обходили места сбора триб и побуждали народ спасти Рим от напастей, которые на него может навлечь преступная инертность Фабия. Если Минуций получит равные с диктатором полномочия, у старого Медлителя появится стимул к действию; Минуций сразился с Ганнибалом и победил; если граждане не примут декрет, то Минуций погибнет, так как упрямый диктатор ещё вчера объявил публично в сенате, что он, едва вернётся в лагерь, накажет начальника конницы за нарушение его приказа.

Между тем трибы были многолюдны как никогда. Отделения четырёх городских триб, в которые входили граждане, живущие внутри городских стен, а значит, шли они для участия в комициях недолго, были просто переполнены голосующими, а в каждой из этих триб было от трёх с половиной до четырёх тысяч человек. Другие трибы, сельские, а таковых насчитывалась тридцать одна, почитались больше городских, потому что туда записывались самые именитые граждане, хотя хватало там и простых земледельцев, и колонов, и сабинян с латинами из окрестностей Рима; эти трибы в день голосования на Марсовом Поле были малочисленное городских, но тем не менее и в них насчитывалось от тысячи до тысячи двухсот человек. Таким образом, в голосовании приняло участие свыше шестидесяти тысяч граждан, хотя эти тысячи представляли всего лишь треть тех римлян, которые, согласно переписи, проведённой за несколько лет до времени нашего рассказа, были признаны способными носить оружие, а следовательно, отдавать свой голос на комициях, и число это — в соответствии с переписью — составляло 251222.

Итак, это было великолепное и внушительное зрелище — эти шестьдесят тысяч в непрерывном колебании белых, пурпурных, голубых тог, разноцветье которых переливалось под лучами яркого солнца; возбуждённая, движущаяся, толкающаяся масса, громко говорящая, перебивающая друг друга, наполняющая воздух беспорядочной, неразборчивой болтовнёй, которая подобно беспрерывному жужжанию гигантского невообразимого улья исходила из этой необыкновенной толпы.

Находившийся в самой гуще народа, бесконечно преданный Фабию, Луций Павел Эмилий не мог выносить бесчестья этого декрета; он направился к одному из народных трибунов, про которого знал, что тот не слишком дружен с Метилием и не очень склонен голосовать за его предложение. Луций стал настойчиво просить, чтобы трибун наложил своё вето на этот плебисцит.

— Ты любишь и уважаешь Фабия; ты честен и предан отчизне; не одобряй же бунтарские страсти немногих честолюбцев и личное расположение одного лишь гражданина, Метилия, только из любви к своему родственнику Марку Минуцию, предложившему этот декрет, не допусти же, молю, чтобы римский народ запятнал себя такой неблагодарностью и таким позором. Воспрепятствуй этому, наложив своё вето.