Книга Дорогами тьмы - Филиппа Грегори

– На это могут уйти годы, – предупредил его лекарь. – Я слышал об одной женщине, которая точно так же погрузилась в нескончаемо глубокий, подобный смерти сон. Она не ела, не пила, не старела. Вы будете стареть, стареть будут ваши друзья, лишь она, прекрасная и невинная, будет спать так же, как сейчас, и когда она, эта нераспустившаяся роза, наконец-то пробудится и увидит, как вы, дряхлые старики и старухи, умираете у нее на глазах, она поймет, что осталась одна-одинешенька в этом мире и вы предали ее, вы ее не спасли.

– Мы останемся здесь ради нее, – пылко поклялся Лука. – Пусть старые и больные, но мы будем здесь, чтобы приветствовать ее выздоровление со всей силой нашей невинной любви. И что с того, если нам суждено умереть, как только она, эта нераспустившаяся роза, восстанет ото сна.

Взгляд брата Пьетро, брошенный на лекаря, красноречиво свидетельствовал, что пожилому клирику подобная идея не показалась особо удачной. Двое мужчин развернулись к двери и вышли из комнаты.

– Он влюблен в нее? – тихо спросил знахарь. – Из ваших слов я понял, что он послушник. Но из-за любви к ней он совсем потерял рассудок.

Брат Пьетро, понизив голос, чтобы Лука ничего не услышал, произнес:

– Я ничего не понимаю. Более того, я уверен, что и он сам ничего не понимает. Все четверо из них очень близки, неразлейвода, но я и предположить не мог, что дело зашло настолько далеко и он воспылал к ней страстью. По правде говоря, я полагал, ему больше нравится другая. Но что я смыслю в молодых людях и их увлечениях? Вы сами все слышали, его слова выдают в нем влюбленного. Хуже ничего и придумать нельзя! Ему запрещено в кого бы то ни было влюбляться! К тому же она мусульманка, неверная. И все же я думаю, он любит ее. Да, боюсь, он действительно безумно в нее влюблен.

Заканчивался трудный день, солнце садилось, но танцоры, уже несколько долгих часов после кратковременного отдыха бежавшие вприпрыжку по дороге, и не думали замедлять шаг. Пронзительной джигой визжала скрипка, доносившаяся из-под нависавших ветвей, неумолчной скороговоркой бренчал бубен, и плясуны, словно на аркане, тащились за призывными звуками. Изольда, бледная, но суровая, решительно отбивала такт и кружила впереди всех, прямо за скрипачом. Никто в этой беснующейся кривляющейся толпе не видел, что в темно-голубых глазах ее стояли слезы, а щеки ее полыхали красными пятнами. А если кто и видел, то ему было совершенно все равно. Далеко позади них, по дороге, постепенно погружавшейся во мрак, крался, стараясь оставаться незамеченным, Фрейзе. Перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, он не сводил напряженных глаз с Изольды, уповая на то, что она споткнется, присядет на дорогу и танцоры пойдут дальше, но уже без нее. Он видел, что она устала, но ноги ее, похоже, жили собственной жизнью и увлекали ее вперед и вперед, не давая ей остановиться.

Лес поредел, и узенькая тропинка вывела их на поляну, над которой поднимался изогнутый тонкий серп луны. Последний перезвон бубенцов тамбурина, последний аккорд скрипки. Танцоры застыли, покачиваясь, словно у них подламывались ноги, а многие рухнули на землю прямо там, где стояли. Кто-то достал фляжку с элем, кто-то еду. Никто ни с кем не делился. Все настолько погрузились в свои страдания, что не имели ни сил, ни желания сочувствовать и помогать товарищам по несчастью. Вряд ли они вообще догадывались о существовании еще кого-то возле себя.

Владельцы плащей закутались в них и улеглись на землю, примостив головы на кочки, как на подушки. Неимущие оборванцы снопами повалились на траву, прижавшись друг к другу из одного лишь инстинкта самосохранения, чтобы хоть как-то согреться. Никто не принес валежника, никто не развел костра; они встретили ночь и погрузились в сон, как дикие звери, которые не способны разжечь огонь, смастерить шалаш, выказать доброту или сопереживание, поддержать окружающих, позаботиться о них.

Затаившись в самом темном уголке леса, Фрейзе заметил, что Изольде не спалось. Она не съела ни крошки – уносимая с постоялого двора красными башмачками, она не успела захватить ничего съестного, – да и укрыться ей тоже было совсем нечем. Между тем хозяйка гостиницы все ближе и ближе подбиралась к теплому плащу скрипача. Изольда вышла, переступая с ноги на ногу, на дорогу, словно до сих пор внимала звукам музыки, словно готовилась броситься в танец, несмотря на кружащуюся от усталости голову и слезы, градом катящиеся по лицу, скрытому под копной спутанных волос.

И пока Фрейзе, боясь поверить, что в Изольде пробуждается тоска по дому и друзьям, не отрывал от нее глаз, она повернулась спиной к танцорам и пошла прямо на него, ничего не ведая об этом. Двигалась она будто на ощупь, еле-еле переставляла ноги, словно переходила вброд невидимую реку, чьи невидимые волны толкали ее в спину, на юг, к городу.

– Давай, – нашептывал Фрейзе. – Иди ко мне, ко мне. И как только ты окажешься рядом, я утащу тебя в лес и спрячу так, что они тебя не найдут.

Изольда, с отрешенным лицом и неподвижным взглядом, вперенным в непроницаемую тьму лесной чащи, шажок за шажком уверенно петляла между разбросанными телами спящих на дороге и на полянке танцоров, медленно, но верно, на израненных ногах, приближаясь к Фрейзе.

Скрывшийся во мраке Фрейзе ждал, когда она подойдет поближе, чтобы взять ее за руку и убежать вместе с ней, унестись во весь опор, назад, в город, под надежное крыло лорда Варгартена. Но скрипач учуял, что одна из его овец отбилась от стада: он приподнялся на локте, огляделся. Заметив осторожно ступающую Изольду, он выпрямился и провел смычком по струнам. Скрипка запела – призывно, маняще. Вскинулась дюжина голов, кто-то рассмеялся, когда Изольда, круто развернувшись на зов, затанцевала обратно по дороге туда, где на плаще скрипача лежали его владелец и хозяйка гостиницы. И она прилегла рядом с ними, словно только они и являлись ее закадычными друзьями и приятелями.

Фрейзе терпеливо ждал, пока танцоры, один за одним, устраивались поудобнее на земле, ворочались и, наконец, отходили ко сну. Спали они беспокойно: дергали ногами, перекатывались с боку на бок, кричали. Но стоило молодой луне замерцать высоко над чернеющими кронами деревьев, как они утихомирились, и мертвенный бледный свет залил утратившую всю свою живописность полянку. Фрейзе поспешно перекрестился. Спящие танцоры напоминали бедняков, внезапно сраженных чумой, или армию павших воинов, которых бросили гнить на поле сражения. Мысль о том, что леди из Лукретили сейчас брыкается во сне под плащом скрипача, была как острый нож в сердце Фрейзе. А еще он никак не мог поверить в то, что он, всей душой ненавидевший приключения и причиняемые ими неудобства, корчится сейчас на холодной земле, чтобы, как и положено верному рыцарю, спасти свою даму сердца от злых чар.

* * *

Притулившись на низеньком табурете возле постели Ишрак, Лука наспех съел ужин, не сводя глаз с девушки – вдруг она шевельнется. Поваренок пожарил свинину и сбегал за хлебом к булочнику, исчерпав тем самым все свои кулинарные познания, и молчаливые пьянчуги, оставшиеся без хозяйки, варившей и обеды, и пиво, горько скорбели о своей утрате.

Грохнула входная дверь, жалобно заскрипела лестница под тяжелыми шагами. Лука поднялся, заслоняя лежавшую без сознания на кровати Ишрак. В комнату, настежь распахнув дверь, ввалился лорд Варгартен.