Книга Сквозь годы войн и нищеты. Воспоминания военного разведчика - Михаил Мильштейн

Мне приказали явиться через первый подъезд. Я неоднократно бывал в этом здании в Управлении политической разведки, но через первый подъезд никогда не проходил.

Открыв дверь, я сразу почувствовал, что часовых уже известили о моем приходе. Весь пропускной механизм, как всегда, работал слаженно и безотказно, и меня пропустили, ни о чем не спрашивая и не говоря ни слова. Не успел я опомниться, как помощник Берии Момулов открыл передо мной дверь в кабинет своего шефа. Войдя, я по-военному отрапортовал: «Полковник Мильштейн явился по вашему приказанию». В комнате царило молчание, никто не ответил на мои слова. Я продолжал стоять по стойке смирно. Через какое-то время я все-таки решил оглядеться и сориентироваться. Слева от меня в дальнем углу стоял письменный стол, рядом маленький столик с батареей разноцветных телефонов. В центре кабинета находился большой прямоугольный стол для совещаний со стульями по обе стороны и председательским креслом во главе стола. В этом кресле сидел Берия, одетый в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Он сидел словно китайский богдыхан, вобрав голову в плечи, и пристально глядел на меня через свое зловещее пенсне. Казалось, что это не пенсне, а какой-то колдовской прибор, через который он просматривал тебя насквозь. Справа от него устроился Маленков в серой гимнастерке-толстовке, безучастный, усталый, с серыми мешками под глазами. Странно было видеть такое размещение. Маленков — председатель — сидел на углу стола, а Берия занимал командное место. И мне стало ясно, что здесь царствует всесильный министр внутренних дел — Лаврентий Павлович Берия. И вовсе не случайно комиссия работала именно в его кабинете. По другую сторону стола сидели все остальные члены комиссии, большинство из них — в генеральской форме. Я заметил Кузнецова. Остальных, одетых в форму сотрудников госбезопасности, я в лицо не знал. Все эти люди смотрели на меня с хмурым и, как мне казалось, враждебным выражением. Потом, уже в процессе допроса, я обратил внимание, какими они становились подобострастными, когда к ним обращался Берия.

Затем начался допрос. Мне не предложили присесть, и я продолжал стоять по стойке смирно. Берия хлестал меня вопросами, как кнутом. Все началось с моей поездки в Канаду в 1944 году. Обращался он ко мне исключительно на «ты». Вопросы были приблизительно следующего содержания: «Кому сказал о своих подозрениях?», «Кому еще говорил об этом?», «Почему не пришел сразу же к нам, на Лубянку?» Берия интересовался, не заявлял ли я о своих подозрениях кому-нибудь в его ведомстве. Я твердо ответил, что ни с кем из его ведомства не встречался, полагая, что вполне достаточно информировать свое начальство. Меня в какой-то степени спас Кузнецов, подтвердив, что о своих подозрениях я своевременно сообщил начальнику ГРУ и начальнику кадров своего управления.

Затем посыпались вопросы о людях, которые проходили по этому делу. При этом, чтобы, видимо, поймать меня на лжи, Берия не называл фамилии, а выкрикивал только клички агентов: «Кто такой «Алек»?», «Кто такой «Ламонт»?»… Но все клички мне были знакомы, и я ни разу не ошибся в этом море псевдонимов.

Мое преимущество заключалось в том, что я в то время обладал хорошей профессиональной памятью и хранил в голове сотни имен, фамилий и кличек. Возможно, я просто был еще молодым. Мне только что исполнилось 35 лет…

Назвав около десятка имен, Берия был ошарашен моими правильными и четкими ответами, которые он сверял с лежавшей перед ним справкой. Допрос превращался в какую-то зловещую игру. Он произносил какое-нибудь имя и тут же требовал быстрого ответа, все время пытаясь сбить меня с толку. Все остальные участники правительственной комиссии молчали, лишь иногда искоса поглядывая то на Берию, то на меня. Судя по виду Кузнецова, он был доволен моими ответами.

В конце концов, Маленков прервал Берию, произнеся своим тихим и усталым голосом:

— Лаврентий Павлович, я думаю, пока хватит. Не будем терять время. На сегодня отпустим полковника.

Берия ему не ответил. Молча еще раз перелистал лежащую перед ним справку и махнул мне рукой, давая понять, что я свободен.

Я вышел в коридор взмокший, опустошенный, взволнованный и только в машине немного пришел в себя. Все завершилось благополучно, а могло быть иначе, особенно если бы я им чем-то не понравился. И тогда — прощай работа, да что там работа — семья, товарищи, да и сама жизнь. Такие мысли бродили в моей голове, когда я возвращался на службу.

Комиссия продолжала вести расследование, и меня чуть ли не каждый день вызывали на ее заседания в самое разное время суток: и днем, и ночью. Обычно поздно ночью (часа в два) меня вызывал Кузнецов к себе в кабинет и инструктировал, какие материалы я ему должен подготовить к одиннадцати часам утра, а сам уходил спать. Утром, в одиннадцать часов, я уже был у него, усталый и невыспавшийся. Он, отдохнувший, в это время пил чай с лимоном и с явным аппетитом поглощал сдобную булочку. Выслушав мой отчет и получив необходимые материалы, он отпускал меня, и я шел в свой кабинет (мы находились в разных зданиях). Однажды, около часа дня, он позвонил мне по правительственной связи и сказал, чтобы я никуда не отлучался и был все время у телефона. В это время мы размещались по адресу: Гоголевский бульвар, 6.

После нескольких бессонных ночей я чувствовал себя прескверно и уже с трудом воспринимал происходящее. У меня в кабинете стоял большой диван, и я решил немного отдохнуть. Адъютант куда-то отлучился. Боясь заснуть и пропустить телефонный звонок, я проглотил специальную пилюлю (когда-то эти пилюли я лично выдавал разведчикам, чтобы они бодрствовали ночью).

Я прилег на диван и, несмотря на принятое антиснотворное средство, тут же заснул мертвым сном. Сквозь дрему мне казалось, что я слышу надоедливый звонок будильника, но я не обращал внимания на этот звук, пока до моего сознания не дошло, что это телефон правительственной связи.

Я тотчас вскочил с дивана и почувствовал, как тело покрылось холодным потом. Схватив трубку, я по возможности спокойным голосом представился. В ответ раздались крики, ругань и какие-то непонятные слова. Разговор по существу свелся к следующему:

— Я вам приказал сидеть неотлучно у телефона и ждать звонка. А вы где шатаетесь, почему вы нарушили приказ?

Сквозь нескончаемую ругань я пытался оправдаться тем, что на минуту выходил в уборную. Но брань продолжалась. Наконец Кузнецов прервал поток ругательств и приказал: «Немедленно приезжайте на Лубянку».

На этот раз я ехал туда не только в расстроенных чувствах, но и с ощущением грядущей опасности. Одним словом, я чувствовал себя на краю пропасти.

Войдя в кабинет Берии я понял, что комиссия заканчивает свою работу. На меня никто особого внимания не обратил. Члены комиссии продолжали что-то обсуждать. Фактически председательствовал опять Берия. Снова никто не предложил мне присесть, и я оставался стоять по стойке смирно. В какой-то момент Берия пристально посмотрел на меня через свое пенсне и спросил о том, что мог знать Гузенко о работе спецорганов в других странах. И я почему-то назвал фамилию Витчака. Под этим псевдонимом скрывался наш секретный агент — З. В. Литвин, хорошо знавший язык и устроившийся на работу в университет Южной Калифорнии. В то время Витчак никакой разведывательной деятельностью против Соединенных Штатов не занимался. Он проживал в этой стране по канадскому паспорту. Мы же готовили ему в Канаде новое удостоверение личности. Во время моего пребывания в США мы с ним встречались, проведя в интересной беседе целый день. Берия спросил, какие меры мы приняли для его немедленного отзыва из Соединенных Штатов. Выслушав меня, он промолчал. И это был хороший знак. Американцы, между тем, устроили за Витчаком неотступную слежку, но ему удалось благополучно вернуться в Союз, и затем он долгие годы работал в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук.