Книга Сквозь годы войн и нищеты. Воспоминания военного разведчика - Михаил Мильштейн

Время текло медленно, и я уже начал терять терпение. Часы показывали четыре часа вечера. Вдруг в комнату влетел Гузенко.

— Вот, проверьте, может быть, этот ключ подойдет, — произнес он.

И ключ, естественно, подошел. Я молча открыл сейф, взял свой пакет, поблагодарил, вернул ключ и покинул помещение.

Назавтра я рассказал Мотинову о том, что Гузенко имеет доступ к его сейфу. Но он не очень-то расстроился, сказав, что шифровальщик имеет допуск к совершенно секретной переписке. Тем не менее, я ему приказал, чтобы он сменил сейф и проследил, чтобы никто, кроме него, не имел к сейфу доступа. Все-таки, как оказалось впоследствии, Мотинов не выполнил приказа. Как я уже говорил, у меня не было времени ознакомиться с содержанием сейфа. Знай я, какие государственные тайны там хранятся, непременно потребовал бы уничтожить всю секретную информацию.

Между тем Гузенко продолжал донимать меня своими предложениями об услугах: «Не нужно ли мне послать какую-нибудь депешу в Центр?» Я отмалчивался. Перед отъездом я еще раз предупредил Заботина о необходимости переселить Игоря Гузенко в здание посольства и на прощание снова встретился с шифровальщиком. Наша беседа продолжалась несколько часов. Я внимательно слушал его, лишь изредка задавая несущественные вопросы. Какое-то тревожное предчувствие не покидало меня на протяжении всего разговора. Что-то неискреннее, подлое виделось мне в этом человеке. Мне показалось, что он постоянно пребывает в состоянии страха. Именно тогда, в июне 1944 года, я пришел к выводу, что Гузенко готовится к побегу. Я, конечно, отдавал себе отчет, что мое предположение основано исключительно на субъективных ощущениях и поэтому высказывать вслух свое мнение в Центре преждевременно и даже опасно. С этим сложным чувством 16 июня 1944 года я покинул Канаду и в конце июля возвратился в Советский Союз. И все же в Москве, докладывая о своей поездке тогдашнему начальнику военной разведки Ивану Ильичеву, я рассказал ему не только о своих впечатлениях о секретной миссии в Канаду, но и высказал свои опасения в отношении Гузенко. Я сказал буквально следующее: «У меня нет конкретных данных и существенных оснований обвинять шифровальщика, есть только подозрения и догадки, но все же осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать».

Ильичев не придал моим словам большого значения. Более того, набросился на меня с упреками.

— Ты представляешь, что говоришь? — воскликнул он. — Разве можно так безосновательно и безответственно подозревать кого-либо. Если основываться только на подозрениях, то тогда нам всех надо отзывать из-за рубежа.

Отругав меня, Ильичев, тем не менее, наследующий день все-таки приказал составить телеграмму об отзыве Гузенко из Канады. В ней было выражено настоятельное требование о переселении шифровальщика в дом военного атташе до его отъезда из Оттавы. Именно об этой телеграмме 1944 года так много говорится в документах Королевской канадской полиции.

После разговора с Ильичевым я пошел к начальнику управления кадров полковнику С. Егорову и подтвердил свое заявление. Он тоже отнесся к моему предположению с большим сомнением, но попросил изложить все письменно. Я это сделать отказался. Так или иначе, но мои умозаключения, как оказалось впоследствии, спасли меня от ареста. Если бы я тогда не сделал этих заявлений, то наверняка после бегства Гузенко я был бы арестован, осужден и посажен.

Начались поиски сотрудника, который мог бы заменить Гузенко, и вскоре в Оттаву было решено отправить лейтенанта Кулакова. В то же время мы узнали, что Заботин так и не переселил шифровальщика в свой дом. Вот тогда-то и родилась грозная телеграмма Федора Кузнецова, заменившего Ильичева на посту начальника разведки, телеграмма, которая, вероятно, и подтолкнула Гузенко к отчаянному шагу.

Мы получили сообщение о бегстве Игоря Гузенко до того, как он попал в руки канадской полиции. А потом посыпался огромный поток телеграмм из Канады, США и других стран с описанием деталей побега и именами преданных им сотрудников ГРУ. Телеграммы шли отовсюду и от многих лиц — послов, наших резидентов, от корреспондентов советских газет и радио, аккредитованных за рубежом.

В управлении воцарилась атмосфера тревожного ожидания. Не только наши секретные агенты, но и многие видные политические деятели, в том числе и представители зарубежных компартий, были вскоре арестованы, дискредитированы, лишились работы, семьи, друзей, будущего.

Управление начали бомбардировать телефонными запросами. Высшие инстанции требовали справок, объяснений, докладов. Меня вызывал то один, то другой начальник. Потребовали и от начальника ГРУ доклада Сталину. Встал главный вопрос: что делать с Гузенко?

В управлении существовала специальная секция «Икс», занимавшаяся так называемой «активкой». Строго засекреченная, она подчинялась только начальнику ГРУ и занималась многими делами, в том числе актами «мщения» против тех, кто задумал изменить Родине или нарушить взятые на себя обязательства. Впоследствии это отделение было ликвидировано. Подробностей деятельности секции «Икс» я не знал. Знал лишь о ее существовании. Именно этой секции было поручено продумать все возможные способы наказания Гузенко. На разведывательном языке это называлось организовать «свадьбу». Сделать это можно было только с разрешения высшей инстанции, чаще всего — самого Сталина. В свое время во главе этой секции стоял человек, мало кому известный. Его кличка была «Заика». Фамилии его я и сегодня не знаю.

Сталин потребовал от начальника ГРУ и министра внутренних дел Берии подробный доклад и план мероприятий по ликвидации последствий «канадского дела». Как потом мне рассказывал начальник ГРУ, Сталин запретил предпринимать какие-либо действия по уничтожению Гузенко. Он сказал примерно следующее: «Не надо этого делать. Народы празднуют Великую Победу над врагом. Война успешно завершена. Все восхищены действиями Советского Союза. Что же о нас скажут, если мы пойдем на уничтожение предателя. Поэтому запрещаю принимать какие-либо меры в отношении Гузенко. Надо во всем разобраться и назначить специальную авторитетную комиссию. Пусть ее возглавит Маленков».

Секретным решением Политбюро была создана специальная комиссия в составе Маленкова (председатель), Берии, Абакумова, Кузнецова, Меркулова. Секретарем назначили Момулова, помощника Берии.

Гузенко, разумеется, и не подозревал о таком благоприятном для него решении Сталина. Если бы он об этом знал, то перестал бы ощущать почти животный страх, появляясь на публике или выступая по местному телевидению. Теперь, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос: могла бы советская военная разведка добраться до Гузенко; несмотря на то, что его постоянно и усиленно охраняли? Анализируя подобные истории и широкие возможности разведки, не исключаю, что рано или поздно акция возмездия против него была бы успешно проведена.

Комиссия Маленкова заседала почти ежедневно с 12 часов и до позднего вечера с кратким перерывом на обед.

Заседания проходили в кабинете Берии на Лубянке. Меня вызвали в первый же день заседания комиссии. С каким чувством я направлялся туда, догадаться нетрудно. Тогда уже все достаточно хорошо знали о том, что происходило за стенами мрачного и страшного здания на Лубянской площади. Было также известно и о неограниченной власти тех, кто там работал.