Книга Операция «У Лукоморья» - Олег Шелонин

— Ну, Горыныч, за дружбу! — воскликнул капитан, осушая черпак до дна.

— Молодец папа! Душевно принял, — загомонили готовы.

Илья окинул взглядом свою команду:

— Так, баиньки пора, завтра, чую, хлопот не меньше будет.

— Мне никак… — затрепыхался по крыльцу петух, — нельзя… чувство долга…

Никита Авдеевич дополз до края крыльца, кубарем скатился по ступенькам и, не открывая глаз, двинулся на Горыныча. Дракон на всякий случай подвинулся, но лапу убрать не успел. Наткнувшись на нее, Никита Авдеевич сел на хвост, сердито закудахтал и заковылял в обход.

— Какой долг? — поинтересовался капитан.

— Перед матушкой нашей, Василисой. Я посад охранятъ должен от нечисти всякой, — сообщил петух, мерно вышагивая вокруг тумбообразной лапы Горыныча.

— Я тоже… — буркнул Чебурашка и загремел ключами. — У меня тоже долг… Хозяйство большое… за всем углядеть надо…

Домовой повторил путь Никиты Авдеевича по ступенькам и зачем-то пополз под крыльцо.

— Долг, — пробормотала Центральная, — у всех какой-то долг… а мы чем хуже? А ну-ка напрягитесь, — обратилась она к Правой и Левой.

— Наш долг быть с папой, — уверенно заявила Правая.

— И охранять его от Кощея, — добавила Левая.

— Так мы ж на него работаем, — ахнула Центральная.

— На кого?

— На Кощея, — растерянно прошептала Центральная, — и наш долг съесть папу…

Из-под крыльца высунулась ушастая физиономия Чебурашки.

— Сдается мне, морда твоя… — домовой попытался упереть коротенькие ручки в бока, — …помятая.

— Это почему помятая? — обиделась Центральная.

— А потому что мы тебе ее сейчас помнем, — пояснила Левая.

— С двух сторон, — уточнила Правая.

Никита Авдеевич имел феноменальное чутье на любой намек назревающей смуты и драки и, как правило, никогда в стороне не оставался. Недолго думая, он вонзил свой клюв в лапу Горыныча, вокруг которой ходил дозором. Илья, почувствовав, что запахло жареным, закинул Чебурашку на крыльцо, схватил в охапку петуха и поволок его от греха подальше.

— Поостынь тут немного, — пробормотал он, прислоняя вояку к срубу колодца. Петух клюнул и его. На это ушли последние силы. Клюв застрял в трещине разбухшего от влаги бревна. Никита Авдеевич отключился, повиснув грязным, пыльным комком перьев на срубе. Илья этого уже не видел, ибо спешил на шум драки, разгоравшейся у крыльца. Правая и Левая дружно мутузили Центральную. На перилах стоял Чебурашка с поднятым над головой черпаком.

— Ты Центральная? — интересовался он у каждой из мелькавших перед ним драконьих морд. Морды не отвечали. Им было не до того. — Ты Центральная? - чуть не плача, вопрошал домовой и, наконец отчаявшись добиться ответа, принялся лупцевать по всем подряд. Ковшик начал быстро выворачиваться наизнанку.

Разборка длилась недолго. К моменту возвращения Ильи длинные шеи дракона переплелись в немыслимый клубок, из которого торчали оскаленные драконьи морды с выпученными глазами. Которая из них была Правая, которая Левая, а какая Центральная, разобрать было абсолютно невозможно. Вошедший в раж Чебурашка спрыгнул с крыльца на клубок и упоенно стучал по головам ковшиком, переползая по очереди от одной к другой. Головы молча терпели издевательства домового и только обалдело моргали при каждом ударе. Илья сдернул с клубка зверствующего Чебурашку и отнял у него черпак.

— Пусти, — запыхтел, пытаясь вырваться, домовой, — они мне скажут, которая из них Центральная.

— Я, — сообщила голова с двумя симметричными фингалами под глазами.

Чебурашка дернулся за ковшиком, но Илья легонько шлепнул его пониже спины.

— Брэк! В угол ринга.

— За что? — обиженно засопел домовой, но послушно поднялся по ступенькам и встал в угол. Авторитет «папы» был непререкаем.

Илья повернулся к Горынычу и даже присвистнул от удивления. Шейный узел был тугой и плотный.

— Ну и — что теперь делать с тобой будем, Горыныч? Не успели за дружбу братину хмельную опустошить, как ты сразу мордобой устроил.

Головы пристыженно молчали.

— Да-а-а, — протянул Илья, — гордиев узел развязать непросто.

— А ты возьми да сабелькою острой, — подал из своего угла голос Чебурашка. По всему было видно, что он еще не остыл.

— Нет, ты не Наполеон, — укоризненно покачал головой капитан, — у тебя все замашки Македонского.

— Красиво. Какие стихи рождаются, — вдруг мечтательно протянула Центральная. — А если, скажем, так:

Гордиев узел развязать непросто,

Но если меч у вас наточен остро,

Вам повезло…

— Кому повезло, дура, — подала голос Левая, — нас сейчас на полоски резать будут.

— За что? — искренне удивилась Центральная.

— За папу, бестолочь. — прошипела Правая. — Память отшибло? Кто его скушать хотел?

— Кощей.

— А разве не ты?

— Не я.

— А за что мы тебе морду били?

— Вы мне? Ха-ха…

Головы сделали рывок по направлению друг к другу и затянули шейный узел еще туже.

— Какой темперамент! — покачал головой Илья. — Я вас, пожалуй, не буду распутывать, не то опять передеретесь.

— Папа, спасай! — просипела Левая. — Дышать нечем.

— А буянить больше не будете?

— Мы больше не будем, — с натугой прошелестели головы.

— Попробую поверить. Так… ты морду назад… да не ты, а та, у которой фингал под правым глазом… Хорошо… А теперь ты, бард наш посадский, ныряй в ту петлю… Отлично…

Не прошло и двух минут, как драконьи морды вздохнули с облегчением, покачиваясь на длинных шеях.

— Ну миленькое, ну что тебе стоит? Прости ты дурня старого, мужлана неотесанного. Позволь хоть одним глазком глянуть, что в посаде делается. Василиса нежно поглаживала зеркальце. — Сердце мое изболелося, исстрадалося. — На зеркальце упала первая слезинка. Стеклянная позерхность нервно вздрогнула.

— Ну разве что одним глазком, — неуверенно пробормотало оно.

— Одним, одним, — обрадовалась медведица, торопливо вытирая слезы мохнатой лапой. Зеркальная гладь пошла голубыми волнами, и перед глазами Василисы появилась сердитая физиономия Чебурашки, яростно колошматившего черпаком по драконьим мордам.

— Ах, — всплеснула лапами пораженная Василиса, — Чебурашка… Зеркальце отлетело в сторону. — Какая битва! Какой героизм!

— Ну все! — послышалось из кустов. — Последняя трансляция. Больше не заикайся и не канючь. Точка!

10

— Ты пойми, Горыныч, рифма — это еще не все. Главное — смысл и вдохновение, которое связывает смысл с рифмой.