Книга Русанов - Владислав Корякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весна 1907 года — время великих решений для него, еще далеко не определившегося в своем окончательном выборе в таком далеком от северных дебрей Париже. Так и хочется продолжить — мол, посмотрим, как он вел себя в эти решающие для его дальнейшей судьбы дни и месяцы: не получится, нет документов или иных свидетельств. Поскольку читателю уже известно, что дальнейшая жизнь героя книги оказалась связанной с Новой Землей, обратимся к истории архипелага, чтобы лучше оценить вклад Русанова в изучение этой части Российской Арктики.
Место, куда нелегко добраться и откуда трудно выбраться.
От побережья континента Евразии, разделяя Баренцево и Карское моря, протянулся по направлению к полюсу почти на тысячу километров затопленный морем горный хребет, отрезанный от материка проливами Югорский Шар и Карские ворота — это и есть Новая Земля с островом Вайгач. Это высокая (до полутора тысяч метров) горная цепь в броне ледников преграждает путь мощным воздушным и морским течениям в высоких широтах Арктики — отсюда жестокий и переменчивый нрав здешних мест, который испытали на себе поколения российских полярников. От первых из них о Новой Земле много веков назад и узнали просвещенные западноевропейцы.
Так, например, итальянец Юлий Помпоний Лет, живший в 1425–1498 годах, описывая Московию, указывает, что «на Крайнем Севере, недалеко от материка, находится большой остров; там редко, почти никогда не загорается день; все животные там белые, особенно медведи» (Визе, 1948, с. 16) — перечисленными особенностями это весьма напоминает Новую Землю.
В начале XVI века другой итальянец, Мавро Урбино, видимо, имевший связи с послом Ивана III при папском дворе Дмитрием Герасимовым, приводит уже более конкретные сведения: «Русские, плавающие по северному морю, открыли около 107 лет тому назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный…вечной стуже и морозу. Они назвали сей остров Филоподия, он превосходит величиной Кипр и показывается на картах под названием Новая Земля» (там же). Этот итальянец впервые в литературе употребил современное название архипелага. Дмитрий Герасимов подал европейцам еще одну идею, в которой Новой Земле отводилась роль исходного рубежа, от которого впоследствии западноевропейские моряки пытались добраться до Китая, Индии и Чипанго (Японии). «Двина, — утверждал он, — увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу… море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая» (Белов, 1956, с. 41).
Примерно к тому же времени относятся по крайней мере еще два старинных документа, в которых несмотря на отсутствие самого топонима Новая Земля вся остальная историческая информация приводит именно к ней.
Так, врач из Нюрнберга Иероним Мюнцер в письме от 14 июля 1493 года португальскому королю Жоао II сообщает о русских, которые живут «под суровой звездой арктического полюса, как и великого герцога Московского, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыт большой остров Груланда… и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора герцога» (Обручев, 1966, с. 106). Хотя сам С. В. Обручев полагает, что в этом письме сказано о Шпицбергене, но более вероятно, что речь идет все же о Новой Земле, которая была открыта нашими предками раньше указанного архипелага просто из-за близости к материку. Что касается таинственного Груланда, как и других топонимических вариаций на тему Гренландии (например, Енгронеланд), то в представлении ученых европейцев эпохи Возрождения, далеких от полярных дел, с ней ассоциировались любой значительный остров или архипелаг в Северном Ледовитом океане. Но и это не все.
Посол Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, в первой половине XVI века долгое время живший в Московии, в своей книге уделил много внимания самым отдаленным окраинам страны местопребывания: «Ледовитое море на широком пространстве тянется вдаль за Двиною до самых устьев Печеры и Оби, за которыми, говорят, находится страна Енгронеланд. Судя по слухам, я думаю, что она отчуждена от сношений и торговли с нами как по причине высоких гор, которые покрыты постоянными снегами, так и вследствии постоянно плавающего по морю льда» (1866, с. 179–180). Ориентируясь по устьям Печоры и Оби, ясно, что Енгронеланд, по Герберштейну, не что иное, как Новая Земля. Так что, никакая она, с точки зрения историка, не новая, а достаточно древняя — по крайней мере, это наиболее старый из известных нам российских полярных архипелагов, причем название ему было дано поморами, очень своеобразной ветвью российского народа, единственного сообщества из россиян, чья жизнь была изначально связана с морем. Произошло это так.
На рубеже I и II тысячелетий с ухудшением климатических условий Господин Великий Новгород чаще стал испытывать недостаток в хлебе и других пищевых продуктах, поставляемых земледелием. А дальше повторялась ситуация, известная по Скандинавии, — избыток населения был вынужден покинуть родные места и искать пропитания на стороне. Древние скандинавы (викинги и норманны) именно по этой причине переплыли Атлантику, колонизировав до поры до времени Гренландию и даже Лабрадор (не говоря об Исландии, где они осели навсегда), а другие представители того же племени разбойничали на Средиземноморье. У новгородцев в сложившейся ситуации выбор был еще хуже — на запад не пускали оголодавшие «варяги», на юг — славянские родичи, сами с голодухи затянувшие пояса потуже. Оставался один путь — в Заволочье, как называли необжитые места к северо-востоку от границ бассейна Ильменя и Волги. И потянулись туда не от хорошей жизни большие и малые ватаги рисковых и активных людишек, которым нечего было терять на родине, на своих лодках-ушкуях, за что и прозвали их ушкуйниками. На новых землях они частично смешивались с чудью и югрой, предками современных коми и ненцев, частично оседали, чтобы заняться земледелием. Однако северные земли не отличались плодородием и не всегда были пригодны для животноводства. Волей-неволей пришельцы все чаще обращались к охоте, пушному промыслу, рыболовству, а с выходом к побережью Северного Ледовитого океана к добыче морского зверя. Выбив зверя, приходилось искать новые охотничьи угодья, сниматься с обжитых мест и искать новые промысловые участки в самых отдаленных северных землях. А на путях, пройденных разведчиками, основывались крепости-монастыри да малые и большие городки: Вологда (1147 год), Великий Устюг (1207), Холмогоры (XI век), Пустозерск (1499), Кола (1502 год) и многие другие. Пока Москва и Новгород решали свои проблемы огнем и мечом — кому володеть и править на Руси, народишко в Поморье осваивал морское дело, прокладывал таежные тропы по волокам на Югру и за Камень (в Зауралье), подчиняя чудь да югру, где миром, а где силой, вдали от центральной власти, где силу постепенно забирала Москва. Поморы рано осознали свою особую роль на Руси в качестве открывателей Севера, в том числе и на море-океане — достаточно вспомнить землепроходцев XVII века: пинежан Семена Дежнева и Михаила Стадухина, мезенца Исая Игнатьева, холмогорца Федота Попова, устюжанина Василия Пояркова и многих-многих других. В то время именно Север принял на себя миссию по расширению Руси, ибо центр Московского государства, в потрясениях Смутного времени утративший значительную часть населения от сражений и голода на рубеже XVI–XVII веков, едва ли был способен на подобное. Отсюда традиционная внутренняя независимость и особая непоказная исконная гордость северян, не очень понятная людям из средней полосы России. Далеко не всегда эти народные качества были по нраву представителям центральной власти, которая традиционно мучилась вопросами — а не учинят ли их северные подданные какое «воровство», не перекинутся ли к заморским «немцам», не покажут ли им запретные пути-дороги?.. Однако сами поморы знали, что пришельцам с их европейскими замашками на Севере не удержаться. Потому с иноземцами поморы вели себя соответственно — от них не бегали, все полезное на ус наматывали, себя не роняли, но и своих достижений не скрывали. Надо сказать, что представители западных морских держав, как люди практичные, быстро уяснили, кто в этих негостеприимных водах и на пустынных берегах первый, а кто — второй, и не пытались изменить сложившуюся ситуацию в свою пользу.
